симулакр пробуждается к жизни, я бы, лопух лопухом, спокойно созерцал всего лишь почтенного джентльмена с раздвоенной седой бородой, одетого несколько старомодно, отряхивающего одежду с видом оскорбленного достоинства.

— Вижу, конечно, — проговорил я.

Мори придержал открытой заднюю дверцу «ягуара», и Стентон, электронный симулакр, выскользнул из машины и выпрямился во весь рост с непередаваемым чувством собственного достоинства.

— У НЕГО есть деньги? — спросил я.

— Ну а как же, — ответил Мори, — не задавай пустячных вопросов, это — самое серьезное дело из всех, с которыми тебе приходилось сталкиваться.

Наша троица, хрустя гравием, направилась к ресторанчику. Мори вещал:

— Будущее наше с экономической точки зрения, как, впрочем, и будущее всей Америки, полностью зависит от симулакров. Через десяток лет мы с тобой станем богачами, именно благодаря вот ЭТОЙ ШТУКЕ.

Все мы дружно заказали в забегаловке пиццу. Она оказалась слегка пригоревшей по краям. Надо было видеть, какую шумную сцену закатил Стентон, как он размахивал кулаками перед носом хозяина заведения! Наконец мы расплатились и ушли.

На целый час мы отклонились от расписания, и мне уже стало глубоко наплевать, доберемся мы в конце концов до фабрики Роузена или нет. Поэтому, не успели мы забраться в «ягуар», я насел на Мори, чтобы он поторопился.

— Эта машина делает двести в час, — хвастливо заявил Мори, трогаясь с места, — если, конечно, заправить ее сухим реактивным топливом.

— Не рискуйте без нужды, — зловеще предупредил Стентон, когда автомобиль, взревев, помчался по дороге. — Ничто того не стоит…

— Не твое дело! — огрызнулся Мори.

Нельзя сказать, что фабрика спинетов и электроорганов Роузена слишком уж привлекает к себе внимание. Так, обычное одноэтажное здание, напоминающее однослойный пирог: стоянка машин — сзади, спереди же — вывеска, слепленная из тяжелых пластиковых букв. А что? Смотрится очень даже современно, да еще красная подсветка сзади. Единственные окна — в офисе.

В столь позднее время фабрика заперта, там не было ни души. Поэтому мы подрулили прямиком к жилой секции.

— Что ты думаешь о таком соседстве? — спросил Мори у Стентона.

Восседающая на заднем сиденье «ягуара» ШТУКА проворчал а:

— Отвратительно и недостойно, я бы так выразился.

— Послушай — ка, — сразу же вспылил я, — Роузены поселились здесь, близ промышленного района Буаз, чтобы ближе было к фабрике. — Меня всегда приводили в бешенство высосанные из пальца придирки в адрес честнейших в мире людей, особенно такого прекрасного человека, как мой папа. Что же касается брата, то очень и очень немногие из радиационных мутантов когда — либо добились успеха в индустрии музыкальных инструментов, если, конечно, не считать Честера Роузена. ОСОБО РОЖДЕННЫЕ ЛИЧНОСТИ — так их называют. Почти во всех областях жизни их удел — сплетни и безмозглое суеверие обывателей. К большинству престижных профессий доступ для них закрыт…

Источником переживаний в семье Роузенов всегда был тот факт, что глаза Честера расположены под носом, а губы — там, где должны находиться глаза. Но виноваты в этом не мы, а испытания водородной бомбы. Они искалечили парня, и множество подобных ему хороших ребят. Помню, как в детстве прочесал массу медицинской литературы по врожденным аномалиям — естественно, тема представлялась самой горячей пару десятилетий назад. Так вот — в сравнении с этими иллюстрациями книг наш Честер смотрелся — таки просто кинозвездой. К примеру, на одной из картинок, всегда повергавшей меня в полнейший отрубон, как минимум, на неделю, был изображен человеческий эмбрион, разложившийся в матке и родившийся по кускам: челюсть, плечо, пригоршня зубов, все пальцы по отдельности… Совсем как пластмассовые детальки, из которых мальчишки собирают модели самолетов. Вот только кусочки человеческой плоти в единое целое не соединить. Не найдется в мире такого клея. Не придумали…

А еще там были эмбрионы, все заросшие волосами, словно меховые тапочки. А один настолько высох, что кожа на нем потрескалась: выглядел он так, будто дозревал где — то на солнцепеке. Поэтому давайте — ка оставим в покое Честера!

«Ягуар» ткнулся у обочины напротив моего родного дома: наконец — то мы добрались! Я заметил свет в гостиной. Значит, семейка смотрит телевизор.

— Давай пошлем Стентона одного, — предложил Мори. — Пусть постучит в дверь, а мы посидим в машине, посмотрим.

— Папа сразу учует, что это фальшивка, за целую милю! — возразил я. Так и будет. Скорее всего, он спустит симулакра с лестницы — и тогда плакали шесть тонн, вложенные в монстра. Как бы там ни было, ведь именно Мори потратил денежки и, без сомнения, будет претендовать на имущество «Ассоциации САСА».

— Готов рискнуть, — проговорил Мори, держа заднюю дверцу машины открытой, таким образом, чтоб его «новинка» могла сесть обратно, и дал команду: — Поднимись и позвони в дверь, а когда к ней подойдет человек, скажи: «Теперь он принадлежит вечности», — после чего просто стой там.

— Что это значит? — спросил я, — что это за слова такие?

— Это — знаменитая фраза Стентона, вошедшая в историю, — пояснил Мори. — Он произнес ее, когда умер Линкольн.

— Теперь он принадлежит вечности, — репетировал Стентон, пересекая тротуар и взбираясь по лестнице.

— Будет время, я объясню, как сконструирован Стентон, — пообещал Мори, — как мы собирали данные, дошедшие до наших дней, переводили их в матсистему, питающую монаду управления — она у симулакра вместо мозга.

— Ты представляешь, что творишь?! — возмутился я. — Ты разрушаешь САСА, все это — мыльный пузырь! Бездарная болтовня и вздор недоумка! Меня в это дело не втравливай!

— Тихо, — шикнул Мори, как только Стентон позвонил.

Дверь распахнулась, и я увидел отца: он стоял в брюках, тапочках и новом халате — это мой рождественский подарок. Папа был импозантным мужчиной, и Стентон, начавший было свою маленькую речь, запнулся и несколько замешкался.

— Сэр, — проговорил ОН наконец, — я имею честь быть знакомым с вашим сыном Льюисом.

— О да, — ответил отец, — он сейчас в Санта — Монике. Похоже, что Стентон понятия не имеет, что такое Санта — Моника, и стоит теперь перед папой дурак дураком. В «ягуаре», рядом со мной, Мори ругался самым скверным образом, доводя себя прямо — таки до белого каления. Но мне стало смешно: этот симулакр застыл ну совсем как нерасторопный продавец — новичок, у которого язык к небу присох и ни единой мысли в голове…

С другой стороны, зрелище впечатляло: два почтенных джентльмена, лицом к лицу — Стентон с раздвоенной седой бородой, в старинных одеждах, и мой отец, который вряд ли выглядел более модерново.

«Встреча патриархов, — подумал я. — Словно в синагоге…»

Наконец мой папа сказал:

— Почему бы вам не войти в дом? — Он держал дверь открытой, и ШТУКА проследовала вовнутрь, исчезнув из поля зрения. Дверь захлопнулась, освещенное крыльцо опустело.

— Ну и что ты скажешь? — обратился я к Мори. После чего мы последовали вослед, благо дверь оказалась незапертой.

В гостиной на софе восседал Стентон, держа руки на коленях, и беседовал с папой, в то время как Честер и мама продолжали смотреть телевизор.

— Папа, — проговорил я, — ты зря тратишь время на разговоры со ШТУКОЙ. Ты знаешь, что ЭТО такое? Просто — напросто машина, вроде кофемолки. Мори собрал ее наспех, и обошлась она ему в шесть тонн баксов.

Отец со Стентоном замолчали и уставились на меня.