высказал мысль, что ископаемые остатки общего предка, скорее всего, надо искать именно там.
К сожалению, находок с Африканского континента тогда еще не было. Вообще в те дни с предками дело обстояло неважно. Был открыт только один из них: незадолго до выхода классического труда Дарвина в Германии в «долине Неандера»[2] в одной из пещер были обнаружены часть черепа и кости конечностей существа, которое впоследствии получило название неандертальского человека. Хотя интерес к этой находке был достаточно велик, почти никто не понял ее истинного значения. Для умов прошлого века, не привыкших к представлениям об изменчивости и пластичности человеческого скелета, найденные кости показались слишком грубыми и примитивными, чтобы претендовать на роль ископаемых остатков предковой формы. Череп был гораздо толще, длиннее и уже, чем у современного человека, с массивными надбровными дугами. Немецкие анатомы — в те времена самые просвещенные в мире специалисты в этой области — энергично принялись за его изучение. «Этот череп принадлежал пожилому голландцу,» — сказал д-р Вагнер из Гёттингена. «Нет, — заявил д-р Майер из Бонна, — это череп русского казака, который в погоне за отступающей армией Наполеона отбился от своих, забрел в пещеру и умер там». Французский ученый Прюнер-Бей придерживался иного мнения: «Череп принадлежал кельту, несколько напоминающему современного ирландца, с мощной физической, но низкой умственной организацией». Окончательный приговор произнес знаменитый Рудольф Вирхов. Он заявил, что все странные особенности неандертальца связаны не с его примитивностью, а с патологическими деформациями скелета, возникшими в результате перенесенного в детстве рахита, старческого артрита и нескольких хороших ударов по голове.
Оставался еще вопрос о древности находки. Ученые пришли к единодушному мнению, что неандерталец, возможно, ходил по земле во времена Наполеона; а раз так, то и отложили находку в сторону.
Не все, однако, забыли о ней. Мысль о том, что неандертальский человек может оказаться нашим настоящим предком, не умерла. Неутомимые исследователи прошлого продолжали вести раскопки в пещерах и долинах рек. Они нашли кроманьонского человека, который получил свое название по месту в южной Франции, где впервые были обнаружены его кости. Вслед за первой последовали многие другие находки, в том числе и полные скелеты, настолько сходные с современными, что даже самые отъявленные скептики вынуждены были признать их принадлежность человеку. Возникла дискуссия о древности найденных остатков. Но эти споры затихли, когда по мере накопления геологических знаний стало возможным определять возраст находок, сопоставляя эволюционные изменения различных млекопитающих, остатки которых находили в слоях скальных пород или в отложениях на дне пещер. Хотя вычислить абсолютный возраст было нельзя, сравнительная, или относительная, датировка становилась делом все более легким; начали складываться некоторые представления об эволюционной хронологической шкале.
Очевидно, что ископаемые остатки, лежащие в верхних слоях дна пещеры, должны быть моложе тех, что погребены в его глубине. Это относится также к костям или орудиям, находимым в песке и гравии речных отложений: глубина их залегания служит показателем их относительного возраста. Значит, если геологи смогут с некоторой долей достоверности определить, сколько времени потребовалось для отложения данного слоя, то у нас в руках будет ключ к установлению абсолютного возраста.
Большая часть этой подготовительной работы была проделана во второй половине 19 века. К концу его был составлен приблизительный, но весьма полезный календарь, отражающий последовательность доисторических событий в Западной Европе. Согласно этому календарю, кроманьонский «пещерный» человек жил на протяжении 40 или 50 тысяч лет и исчез, возможно, всего лишь 10 тысяч лет назад. Кроманьонцы — это уже не ковыляющие «недочеловеки», каких любят изображать художники-юмористы, а такие же люди, как и мы, умевшие создавать прекрасные рисунки и, вероятно, мыслить сложными понятиями. У них были зачатки религиозных представлений, они систематически изготовляли разнообразные каменные орудия и, судя по всему, обладали развитой культурой, во многих отношениях более сложной, чем у некоторых первобытных народов, до сих пор сохранившихся в отдаленных уголках земного шара.
Были обнаружены и другие, более примитивные предки человека. Выяснилось, что неандерталец — это вполне реальное древнее существо, несколько отличавшееся от нас, как тому и следовало быть. Если теория эволюции верна, то ископаемые человеческие остатки по мере их удаления от нас во времени должны становиться все более примитивными. Вместе с неандертальцем исследователь погружался в глубины истории на 50 или 100 тысяч, а может быть, и на целых 200 тысяч лет. Увеличиваясь, эти цифры становились все более расплывчатыми и пугающими. Неандертальцы нарушали душевный покой тех, кто, привыкнув мыслить тысячелетиями, только что с трудом приспособился к десяткам тысяч лет. Теперь им предстояло исчислять древность сотнями тысячелетий, и это было очень нелегко.
Понятно, какую растерянность вызвало в 1893 году сообщение голландского ученого Эжена Дюбуа, который нашел на Яве остатки обезьяночеловека возрастом около полумиллиона лет.
Всякому, кто считает меня везучим, я рекомендую почитать о жизни Дюбуа. Его везение было попросту невероятным. Иначе как могло случиться, что молодой преподаватель анатомии, никуда не выезжавший за пределы Голландии, почти ничего не знавший об ископаемых предках человека и никогда не видевший костных остатков гоминид, следуя логическим выкладкам, поехал за тридевять земель, в места, где еще не было сделано ни одной находки, и действительно отыскал нечто необычное?
Представьте себе, что кто-то объявляет: «Моя профессия — поиски редких драгоценных камней. Я почти ничего о них не знаю и никогда их не видел. И все-таки я хочу посвятить себя этому занятию. Я никогда не проводил полевых изысканий, но мне известно, что в горах Бирмы и Таиланда на определенных широтах находят рубины. Вот почему я собираюсь обследовать сходные горные формации, расположенные на тех же широтах в Мексике, и надеюсь найти там изумруды».
При столь зыбком обосновании проекта шансы на успех так малы, что их даже нельзя принимать в расчет. И тем не менее Дюбуа нашел свой изумруд — яванского обезьяночеловека, Pithecanthropus erectus.
Его логика была до наивности проста. Еще мальчиком он услышал о костях неандертальского человека, найденных в известняковой пещере близ Дюссельдорфа за два года до его рождения. Он прочел о них все что мог и, будучи убежденным сторонником эволюционной теории, постепенно пришел к выводу, что, несмотря на все сомнения ученых, неандерталец — это более древний тип человека. В таком случае, рассуждал Дюбуа, где-то должны существовать еще более древние, более обезьяноподобные формы. Искать их следует не в Европе: во-первых, климат здесь был слишком суровым для выживания таких существ; во- вторых, ледниковый щит мог уничтожить все их следы. Поэтому он решил, что займется своими розысками в тропиках. Он выберет место наподобие Суматры, где до сих пор водятся крупные человекообразные обезьяны — орангутаны, и начнет обследовать пещеры, которых, как говорят, там немало.
Дюбуа надеялся найти «недостающее звено». Подобно многим своим современникам, не лишенным научной любознательности, он прочитал труды Дарвина, но воспринял некоторые из его идей неверно. Если, как утверждали Дарвин и Гексли, человек действительно произошел от каких-то человекообразных обезьян, то для того, чтобы доказать это, казалось бы, нужно было найти существо, стоявшее на полпути между человеком и, скажем, орангутаном или шимпанзе. Идея Дарвина была, конечно, совершенно иной. Он имел в виду не «горизонтальные», а «вертикальные» связи — линии родства, протянувшиеся во времени. Для Дарвина близость человека к обезьяне не означала существования промежуточного типа: она указывала лишь на то, что у них был общий предок, от которого к ним вели две отдельные цепи родственных форм. Как выглядел этот общий предок, ни Дарвин, ни Гексли в то время не могли бы сказать. И все-таки идея «недостающего звена» сделалась необычайно популярной; именно под ее влиянием Дюбуа, невзирая на протесты семьи и уговоры коллег, отказался от преподавательской карьеры и отправился в Голландскую Ост-Индию.
Не имея возможности добыть денег для финансирования экспедиции, он вступил в голландскую армию в качестве военного врача и попросил, чтобы его послали на Суматру. Его медицинские обязанности были несложны, и за два года ему удалось обследовать несколько пещер, правда без существенных результатов. Затем он подхватил малярию, был переведен в запас и отправлен на Яву. Теперь, имея массу свободного времени, он смог посвятить все свои усилия изучению слоев с ископаемыми остатками, которые он обнаружил в излучине Соло — небольшой, лениво текущей речки в районе Тринила. Голландское
