— Анри! — В глазах ее отражалась паника. — Что ты хочешь сказать?

— А что я такого сказал?

— Ты не станешь нарочно разрушать нашу любовь? Анри повернулся к ней.

— Хорошо! Раз уж ты стремишься к этому, давай объяснимся раз и навсегда! — сказал он, рассердившись на нее довольно сильно и решив наконец выложить всю правду. — Между нами возникло недоразумение. У нас разные представления о любви...

— Никакого недоразумения, — поспешно возразила Поль. — Я знаю, что ты мне скажешь: любовь — вся моя жизнь, а ты хочешь, чтобы она была лишь частью твоей жизни. Я это знаю, и я согласна.

— Да, но тут-то как раз и начинают возникать вопросы, — сказал Анри.

— Да нет же! — настаивала Поль. — Ах, все это глупо, — добавила она взволнованным голосом. — Ты не станешь подвергать сомнению нашу любовь из-за того, что я прошу тебя не ехать с Надин!

— Решено, я с ней не поеду. Но речь идет совсем, совсем о другом...

— О! Послушай, — внезапно перебила его Поль. — Прекратим это. Если тебе необходимо взять ее с собой, чтобы самому себе доказать, что ты свободен, я предпочитаю, чтобы ты ее взял. Не хочу, чтобы ты думал, будто я тираню тебя.

— Я ее, конечно, не возьму, если ты будешь изводить себя в течение всего этого путешествия.

— Я гораздо больше изведусь, если от обиды тебе вздумается разрушить нашу любовь. — Она пожала плечами. — Ты вполне способен на это: малейшему своему капризу ты придаешь такое значение. — Она с умоляющим видом смотрела на него; ждала, что он ответит: «Я на тебя не в обиде», но ждать ей пришлось бы долго. — Ты любишь меня, — вздохнула Поль, — но ничем не хочешь пожертвовать ради нашей любви. Приходится мне отдавать все.

— Поль, — сказал он дружеским тоном, — если я поеду с Надин, повторяю тебе, что после возвращения я перестану с ней встречаться и что между тобой и мной ничего не изменится.

Она молчала. «С моей стороны это шантаж, — подумал Анри, — причем, пожалуй, подлый». Но самое забавное то, что Поль тоже отдавала себе в этом отчет; она собиралась изображать благородство, сознавая, что пошла на довольно гнусный торг. Но как быть? Надо знать, чего хочешь. Ему хотелось взять с собой Надин.

— Поступай как знаешь, — сказала Поль и вздохнула: — Полагаю, я придаю слишком большое значение символам. По правде говоря, поедет с тобой эта девушка или нет, разницы почти нет.

— Разницы никакой, — убежденно заявил Анри.

В последующие дни Поль не возвращалась к этому вопросу, однако каждый ее жест, каждое молчание означало: «Я беззащитна, и ты злоупотребляешь этим». Что верно, то верно, оружия у нее не было никакого, даже самого ничтожного, однако сама эта скудость была ловушкой, не оставлявшей Анри другого выхода, как стать жертвой или палачом; у него не было ни малейшего желания изображать из себя жертву; беда в том, что не был он и палачом. И чувствовал он себя, пожалуй, не лучшим образом, когда встретился с Надин на перроне Аустерлицкого вокзала.

— Ты не слишком торопился, — с недовольным видом заметила она.

— Но и не опоздал.

— Давай поскорее сядем, а то вдруг поезд уйдет.

— Раньше времени не уйдет.

— Как знать.

Они поднялись в вагон и выбрали пустое купе. Довольно долго Надин с озадаченным видом стояла между двумя вагонными полками, затем села у окна спиной к локомотиву; открыв свой чемодан, она начала устраиваться с кропотливым тщанием старой девы: надела халат, домашние туфли, укутала ноги одеялом, подложила под голову подушку; из кошелки, заменявшей ей сумочку, достала пачку жевательной резинки; тут она вспомнила наконец о существовании Анри и ободряюще улыбнулась:

— Поль ругалась, когда поняла, что ты и вправду берешь меня? Он пожал плечами:

— Разумеется, ее это не обрадовало.

— Что она сказала?

— Ничего, что касалось бы тебя, — сухо ответил он.

— Но мне интересно знать.

— А мне неинтересно тебе рассказывать.

Она достала из своей кошелки гранатовое вязанье и принялась стучать спицами, продолжая жевать резинку. «Ну это уж слишком», — в сердцах подумал Анри; быть может, она нарочно провоцирует его, догадываясь, что невеселые мысли Анри все еще в красной квартирке; на прощанье Поль поцеловала его без слез: «Счастливого путешествия». Но в эту минуту она плачет. «Я напишу сразу же, как приеду», — пообещал он себе. Поезд тронулся, преодолевая печальные сумерки предместья, и Анри открыл полицейский роман. В настоящий момент он не в силах был помочь горю Поль, так зачем же в довершение лишать удовольствия Надин; сделав усилие, он с жаром сказал:

— Завтра в это время мы будем пересекать Испанию.

— Да.

— Меня не ждут в Лиссабоне так рано, у нас с тобой будет целых два дня. Надин ничего не ответила; какое-то время она продолжала прилежно вязать,

затем улеглась на полке, сунула в уши восковые шарики, завязала глаза шейным платком и повернулась к Анри спиной. «А я-то надеялся вознаградить себя за слезы Поль улыбками», — с насмешкой сказал он себе; дочитав свой роман, он выключил свет; на стеклах не было больше голубых росписей, под беззвездным небом долины лежали черным-черны, в купе стало холодно; зачем он в этом поезде, напротив чужой женщины, которая так шумно дышит? Внезапно встреча с прошлым показалась ему невозможной.

«Она могла бы все-таки быть чуточку любезнее!» — с обидой подумал Анри на следующее утро на дороге, ведущей в Ирун; Надин даже не улыбнулась, когда, выйдя с вокзала Эндае, они ощутили на своей коже солнце и легкий ветерок; пока ставили визу в их паспортах, она неудержимо зевала, а теперь по- мальчишески размашисто шагала впереди; он нес два тяжелых чемодана, ему было жарко под этим непривычным солнцем, и он без удовольствия смотрел на крепкие, слегка волосатые ноги, непривлекательную наготу которых подчеркивали носки. Барьер закрылся за ними, впервые за шесть лет Анри шел по не французской земле; но вот барьер открылся, и он услыхал возглас Надин: «О!» Именно такой страстный стон он напрасно пытался вырвать у нее своими ласками.

— О! Посмотри!

На обочине дороги, возле сгоревшего дома, стоял лоток: апельсины, бананы, шоколад;^{32} Надин бросилась вперед, схватила два апельсина и один протянула Анри; при виде этой нехитрой радости, которую два километра неумолимо отделяли от Франции, он почувствовал, как та черная и твердая вещь в груди, которая на протяжении четырех лет заменяла ему сердце, превратилась в паклю; Анри без дрожи смотрел на фотографии умирающих от голода голландских ребятишек, а тут вдруг ему захотелось сесть на краю канавы, закрыть лицо руками и не шевелиться.

К Надин вернулось хорошее настроение; с улыбкой глядя в испанское небо, она объедалась фруктами и конфетами в баскских деревнях и кастильских захолустьях. Еще одну ночь они провели в пыли вагонных полок; утром они ехали вдоль бледно-голубой речушки, извивавшейся среди олив и превратившейся затем в реку, а потом в озеро. Поезд остановился: Лиссабон.

— Сколько такси!

Вереница такси выстроилась во дворе вокзала; сдав чемоданы в камеру хранения, Анри сказал одному шоферу: «Прокатите нас». Надин сжимала его руку, вскрикивая от ужаса, пока они ехали с казавшейся головокружительной скоростью по круто спускавшимся улочкам, где громыхали трамваи: они отвыкли ездить в автомобиле. Анри смеялся, тоже сжимая руку Надин; он вертел головой то вправо, то влево, не веря себе от радости: встреча с прошлым состоялась. Южный город, обжигающий и несущий прохладу, с обещанием моря на горизонте и соленого ветра, разбивающегося о вздыбленные мысы: Анри узнавал его. Хотя поражал он его больше, чем когда-то Марсель, Афины, Неаполь или Барселона, потому что сегодня любое новшество казалось чуть ли не чудом; она была прекрасна, эта столица с мудрым сердцем, беспорядочно разбросанными холмами, с ее прохладными домами нежных расцветок и большими белыми кораблями.