в очереди на жилье в более дальние ее части. Всегда находился кто-либо менее оплачиваемый или более известный как общественник. Когда же я ходила к ректору, добрейший Иван Георгиевич Петровский, ссылаясь на мою профессорскую зарплату, обещал мне лишь помочь вступить в кооператив, если я пожелаю.

Кооператив требовал много денег. Эльбрус тогда зарабатывал мало. К тому же приходилось помогать молодой семье. Может быть, я была слишком сурова, меряя Лешину жизнь мерками своей тяжелой жизни. Мне казалось, что в этих условиях для человека, имеющего семью, очная аспирантура — это чрезмерная роскошь: ведь стипендия аспирантов тогда составляла всего семьдесят — девяносто рублей. Поэтому, когда Леша сказал, что хочет зарабатывать, а диссертацию защитит заочно, я сочла это решение разумным. Теперь же я думаю, что поступила эгоистично: убедив его пойти в аспирантуру, я облегчила бы ему путь к высотам профессионализма, сохранила бы ему еще три года спокойной жизни, а следовательно, больше здоровья и, может быть, спасла бы его от ранней смерти, а себя от неизбывного горя… Чувство вины не покидает меня.

В Моспроекте Леша занялся проектированием жилого района вокруг метро «Щелковская», построил до сих пор функционирующий автовокзал. Где-то в середине шестидесятых годов он успешно защитил кандидатскую диссертацию, в которой развивал свои идеи о городах будущего. Тема оказалась перспективной — к этому времени она широко обсуждалась на Западе. Изданная им по теме диссертации книга стала там известна, и ее перевели на несколько языков. Его начали приглашать на международные конференции за границу, где понемногу он приобрел достаточно широкую известность. Леша постоянно участвовал и в архитектурных конкурсах и часто выигрывал их.

В 1963 году появился на свет мой любимый внук Митенька. А в 1968 году мы с Эльбрусом, наконец, получили кооперативную квартиру, которая строилась восемь лет и, оставив молодой семье свою, переехали в новый дом — первое настоящее наше жилье. Но увы! Мы были уже стары: мне пятьдесят четыре, а Эльбрусу — шестьдесят два года. Вся жизнь до этого прошла в сумбуре, стесненности, на виду у всей семьи, а ранее и всей коммунальной квартиры. И теперь я порой удивляюсь, как в этих условиях я смогла написать диссертацию и достичь в науке того, чего достигла.

Между 1957 годом, когда я стала доктором, и 1971 годом, когда перешла на основную работу из университета в Институт всеобщей истории АН СССР, мои дела в науке складывались довольно успешно. В 1960 году, как уже говорилось, вышла наконец моя книга. Появились у меня и первые аспиранты. Работала я по-прежнему много и с увлечением. С.Д.Сказкину было уже под семьдесят, он часто болел, был очень занят, и ему сделалось трудно вести повседневную работу на кафедре. До 1968 года я оставалась его заместителем и фактически вела все кафедральные дела, превратилась в заметного человека на факультете. Ушли в прошлое зависть и злоба, мешавшие моей защите. Теперь я читала общий курс истории средних веков для второго курса истфака, студенты хорошо посещали мои лекции. Кроме того, я вела специальные семинары по истории средневековой Англии, растила дипломников, работа с которыми доставляла мне огромное наслаждение. Я продолжала читать курс историографии средних веков, охватывавший период с 1848 по 1917 год. Эльбрус настоял на том, чтобы я подготовила этот курс к печати, и я много работала над новой книгой с середины шестидесятых годов до 1971 года.

Работа эта была очень сложная. У нас, да и в то время за границей, не имелось сводного курса, посвященного истории медиевистики того периода, которым я занималась, хотя и существовал ряд трудов, освещавших историю медиевистики в середине XIX века, в том числе уже упоминавшийся курс лекций Косминского (над редактированием его в 1960–1963 годах я много работала [33]). Кроме источников — сочинений тех историков, о которых предстояло написать, — в моих руках оказались только отдельные статьи, реже монографии о них, не ставившие целью включить их творчество в широкий контекст развития исторической науки конца XIX — начала XX веков. Тот контекст воссоздать предстояло мне самой. К этому времени попытка такого рода была сделана О.Л.Вайнштейном[34] применительно к этому периоду лишь в его учебном пособии, охватывающем, при небольшом объеме, всю историю мировой медиевистики от Блаженного Августина до середины XX века. Это был краткий и довольно схематичный обзор. Передо мной стояла задача, во-первых, серьезно и глубоко изучить все мои первоисточники — работы, часто весьма многочисленные, большого числа историков многих стран, осмыслить их основные концепции, методические приемы, круг источников, которыми они пользовались, дать их серьезную научную критику, отмечая вместе с тем их вклад в науку. Во-вторых, на основании проработки такого крайне пестрого, разбегающегося материала предстояло выявить общие тенденции развития исторической мысли и науки в интересовавший меня период на уровне общеевропейском и на уровне отдельных стран. Для этого следовало учесть разные направления и школы как общеевропейского, так и национального характера, найти общее и особенное в историографическом процессе разных стран. Между тем в литературе не были еще достаточно четко определены критерии, позволяющие выделить различные школы и направления, классифицировать их мне предстояло самой.

Но главные сложности состояли в том, что по условиям того времени подготовляемая мною книга оказывалась на острие идеологических и методологических проблем. А это вынуждало меня быть очень осторожной. Конечно, в шестидесятые годы уже ушло в прошлое абсолютно нетерпимое отношение к немарксистским установкам в историографии прошлого с его обязательным атрибутом — заушательской и антиисторической критикой. В те годы в советской науке утвердился более историчный, научно- объективный, уравновешенный подход к трудам наших предшественников-немарксистов. Однако некоторые догмы оставались непререкаемыми: на первом плане в оценке творчества отдельных ученых и целых направлений по-прежнему оставались их политические и методологические установки, а уже потом — научные достижения и просчеты; сохранялся классовый подход, безусловными оставались утверждения о том, что появление марксистского понимания истории положило начало совершенно новому, конечно же, более высокому этапу в развитии исторической науки. При этом надлежало проводить резкую грань между постепенно деградировавшей буржуазной историографией и все время прогрессирующей марксистской. Последнюю уже в силу ее общей методологии надлежало всегда ставить ступенью выше буржуазной.

Без учета этих стереотипов невозможно было в ту пору даже помыслить написать и издать книгу на данную тему. Это было условие sine qua поп. И я вынуждена была его соблюдать. Мне, однако, хотелось сделать в то же время серьезную работу, проследить, как действительно развивалась наша наука во всех ее деталях, оценить все то важное и полезное, что оставили нам предшественники, а если и критиковать их, то не только и не столько под углом зрения их политико-идеологических воззрений, но и по линии их методических приемов, используемых источников, соответствия их конкретных наблюдений более широким концепциям.

Для того чтобы провести свой корабль между этими рифами, мне требовалось много усилий, изворотливости и, конечно, компромиссных решений.

В основу подхода к вставшим передо мной проблемам я старалась положить последовательный историзм: по возможности оценивать творчество историков, учитывая тот уровень знаний и характер подходов, который они заставали при начале своей деятельности, и то, что сами они внесли и в конкретное изучение занимавших их проблем, и в методологию. Это давало мне возможность избегать слишком прямолинейных негативных оценок даже там, где этого требовала «ортодоксальная» позиция.

Конечно, я не могла обойтись без развернутой характеристики марксистского понимания истории и решений, которые Маркс и Энгельс давали основным проблемам медиевистики. Я посвятила этому целый большой раздел, который затем переработала в брошюру «Основные проблемы истории средних веков в трудах Маркса и Энгельса»[35], неоднократно переизданную впоследствии. Однако, наряду с противопоставлением марксистского понимания истории и проблем средневековья пониманию их представителями разных направлений так называемой буржуазной историографии, я постаралась подчеркнуть и те общие тенденции, которые с необходимостью привели к возникновению марксистского, с одной стороны, позитивистского — с другой, подходов к истории. Это