однозначно предсказывала свержение и смерть Нерона. Народ поверил, тем более что верить очень хотелось. Как сообщает Светоний, другой император, Веспасиан, на чье правление также пришлось появление яркой кометы, повел контрнаступление на идеологическом фронте. Обладая завидным здравомыслием, Веспасиан нисколько не испугался, а чтобы в народе болтали меньше вздора, объявил, что хвостатая звезда предвещает зло парфянскому царю, а не ему.
Интересно, что сказал по поводу той же кометы парфянский царь?
Очень яркая комета 1811 года – к чему она? Ну ясно: к нашествию Наполеона на Россию. Кто бы сомневался. А комета 1825 года? Тоже не ахти какой бином Ньютона: эта комета предвещала кончину кроткому государю Александру Первому, а прочим слоям русского населения намекала на грядущее восстание на Сенатской площади и бунт Черниговского полка. А как насчет кометы Когоутека в начале 1974 года? Надо полагать, что она предвещала энергетический кризис, охвативший западный мир…
Но шутки в сторону. «Появления комет опасны потому, что их делают опасными люди», – справедливо пишет английский популяризатор науки Н. Колдер. Даже если массовый психоз каким-нибудь чудом не вызовет кровавые беспорядки, то сама жизнь в состоянии непрерывного стресса – сомнительное удовольствие. Мало того что сколько-то истерично настроенных людей обязательно покончит с собой или примет участие в изуверских ритуалах типа «черной мессы», так еще и вырастет опасность эпидемий, не раз выкашивавших, как мы знаем, население европейских средневековых городов. Продолжительный стресс плохо влияет на иммунитет, а о санитарии тех времен можно говорить только с приставкой «анти».
В честь комет иной раз выбивались медали, и нет сомнений, что это делалось по поводу избавления стран и народов от какой-то страшной беды, предсказанной хвостатым светилом. Одно из первых изображений кометы выткала на гобелене, известном теперь как гобелен из Байё, Матильда Фландрская, жена Вильгельма Завоевателя (рис. 78). Художественные достоинства этой работы сомнительны, а комета здорово смахивает на медузу. Два с половиной века спустя итальянский художник Джотто ди Бондоне на фреске «Поклонение волхвов» изобразил по памяти комету 1301 года. Она послужила натурой для Вифлеемской звезды (рис. 79).
Сравним эти изображения с тем, что написал во Франции некий Симон Гуляр о комете 1527 года: «Она навела столь великий ужас, что иные от страха умерли, а другие захворали. Сотни людей видели ее, и всем она казалась кровавого цвета и длинной. На вершине ее различали согнутую руку, держащую тяжелый меч и как бы стремящуюся им поразить. Над острием меча сверкало три звезды, и та, что прикасалась к нему, превосходила своим блеском остальные. По обеим сторонам от лучей кометы видели множество секир, кинжалов и окровавленных шпаг, среди которых множество отрубленных голов со взъерошенными волосами и бородами производили страшное зрелище».
Что ж, никто и не сомневается в том, что даже у простодушных людей в достаточной степени развито воображение и что массовый психоз – вещь совершенно иррациональная. Лично мне чрезвычайно интересно было бы увидеть комету с красноватым («кровавым») оттенком, но увы – в кометах, которые мне посчастливилось наблюдать как невооруженным глазом, так и в телескоп, не набралось бы «крови» и на то, чтобы напоить комара. Все они были какими-то белесыми…
Замечу в скобках: сколько-нибудь заметный цвет имеют лишь те протяженные небесные объекты, которые обладают достаточной яркостью. За цветовое восприятие отвечают колбочки на сетчатке глаза, а они, в отличие от палочек, обеспечивающих лишь черно-белое зрение, «включаются» лишь при достаточной освещенности. Поэтому ночью все кошки серы. По той же причине для того, чтобы насладиться цветным изображением протяженного космического объекта, будь то комета или далекая туманность, нужен мощный телескоп, а еще лучше – фотоснимок. Комета, чей цвет отличался от белесого при наблюдении невооруженным глазом, должна была иметь феноменальную яркость.
Одну из первых попыток понять физику комет, не впадая в мистические толкования, предпринял Аристотель. Великий рационалист предположил, что кометы суть не что иное, как земные испарения, поднимающиеся в «зону огня» и там воспламеняющиеся в виде гигантских огненных факелов. Такому знатоку природы, каким был Аристотель, наверняка было известно о выбросах горючих газов из болот и деятельности грязевых вулканов, так что его предположение, при всей кажущейся нелепости, все-таки было попыткой объяснить феномен комет с точки зрения современной ему науки. Все же ряд вопросов оставался неясным: почему, например, кометы, различаясь между собой по виду, все-таки имеют сходные детали строения (голова, хвост) и почему одни кометы видны на небе целыми месяцами, медленно перемещаясь среди созвездий, а другие проскакивают небосвод за считаные дни. Похоже, Аристотель выдвинул гипотезу о земных парах просто за неимением лучшей. Показательно, что христианская церковь, объявив учение Аристотеля об эпициклах истиной в последней инстанции, не особенно настаивала на кометной гипотезе великого грека.
В Европе
Уже одно это заставило трещать по швам «испарительную» гипотезу Аристотеля. Кометы сделали попытку «прописаться» среди небесных тел. Правда, они двигались по небу нелогично и подчас очень быстро, из-за чего возникало множество вопросов. Однако выдающийся наблюдатель Тихо Браге, достигший невероятной по тем временам точности измерения координат светил в 2–3 с дуги, определил в 1577 года параллакс яркой кометы, следя за ней со своими учениками из двух удаленных друг от друга обсерваторий. Параллакс кометы оказался гораздо меньше лунного, из чего был сделан совершенно правильный вывод: комета находится гораздо дальше Луны.
Как это часто бывает, бесспорные факты не сразу привели к пересмотру представлений о кометах. На первом астрономическом съезде в 1665 году, созванном в Париже по приказу Людовика XIV, обсуждался как раз кометный вопрос. Король, нескромно сравнивавший себя с Солнцем, был обеспокоен появлением яркой кометы в конце 1664 года и требовал от астрономов разъяснений. Несмотря на научную базу в виде наблюдений Региомонтана, Апиана и Тихо Браге, было высказано много фантастических гипотез, свидетельствующих о самых замшелых представлениях о строении Солнечной системы. Высказывались, впрочем, и гипотезы, основанные на гелиоцентрической системе Коперника и на результатах наблюдений.
В 1619 году Иоганн Кеплер предположил, что причиной отклонения кометных хвостов в сторону от Солнца является давление света (открытое и измеренное П.Н. Лебедевым лишь в 1899 году). Для того времени это была очень смелая гипотеза. Но еще большее значение для понимания природы комет имело открытие Кеплером трех основных законов небесной механики, позволивших вычислять кометные орбиты. Вытянутые, с большими эксцентриситетами, они как нельзя нагляднее иллюстрировали законы Кеплера, хотя сам Кеплер неодобрительно, чтобы не сказать враждебно, отнесся к идее, будто кометы подчиняются тем же законам движения, что и планеты. Он считал, что кометы движутся по прямым линиям, а если в их траектории все же наблюдается отклонение от прямой, то оно есть следствие движения Земли вокруг Солнца. Движение комет, по Кеплеру, происходит по реактивному принципу: из кометы выбрасывается вещество, она вспыхивает и летит более или менее прямолинейно; во всяком случае, та часть ее пути, что доступна наблюдениям, почти не отличается от прямой.
Казалось бы, курьез. Великий астроном не заметил того, что было у него в руках! Он отказался признать, что кометы – создания эфемерные и какие-то невразумительные – движутся по открытым им законам. Но этот случай – очень хорошая иллюстрация того, как движется научная мысль и какую роль играют в данном процессе старые, устоявшиеся представления. То ли это вериги на ногах, то ли сандалии Гермеса с крылышками для полета – сразу и не разберешь. Случается и так, и этак. Человеческий разум несовершенен, и заблуждения в науке столь же неизбежны, как – да простится мне такое сравнение –
