Она показала свои руки, и ее немедленно направили на консультацию.
— Я из полиции, — заговорила Анаис. — Вам, должно быть, сообщили.
— Я прочла ваше дело.
— Я замешана в одном расследовании, по меньшей мере запутанном… Без ведома моего руководства. Не говоря уже о том, что это место — не самое подходящее для офицера судебной полиции, я испытываю…
— Беспокойство?
Анаис едва не расхохоталась, потом в порыве откровенности призналась:
— Я боюсь.
— Чего?
— Не знаю. Я ощущаю страх… смутный, необъяснимый.
— Здесь это в порядке вещей.
Она помотала головой, но не нашла подходящих слов. Теперь у нее стеснилось дыхание. Говоря о своих тревогах, она словно делала их более реальными…
— Как вы спите? — продолжала врач.
— Кажется, я вообще еще не спала.
— Я дам вам успокоительное.
Женщина встала и повернулась к ней спиной. Внезапно Анаис осознала, что ничем не стеснена и что рядом нет тюремщицы — на этом настояла сама врач. Можно что-нибудь предпринять — пришло ей в голову. Но что? Она бредит.
Психиатр обернулась, держа в руках таблетку и стаканчик с водой. Ее молодость и хрупкость располагали к доверию.
— Спасибо.
Она проглотила таблетку, даже не пытаясь мухлевать. Сил для борьбы не осталось. Снова взглянула на левую стену. За ней по-прежнему толпились увечные — бесформенные фигуры, мешки грязного белья с человеческими гримасами. Ее передернуло при мысли об их больных внутренностях, испорченных, едва работающих, вонючих организмах.
Анаис подумала о будущем, которого у этих существ уже не осталось. Будущем, понемногу превращавшемся в нереализованное прошлое. Такова тюрьма. Условное наклонение, которое никогда не переходит в изъявительное. Его заменяет злое похмелье, горечь, хронические поносы.
За столом психиатр заполняла какой-то формуляр.
— Что это?
— Запрос о вашем переводе.
— Меня… меня отправят к психам?
Та усмехнулась:
— До этого еще не дошло.
— Тогда о чем речь?
— Я прошу начальника поместить вас под усиленный надзор.
— И это вы называете поблажкой?
— Пока это единственный способ вас защитить.
Она знала, что такое усиленный надзор. Переводы из одной камеры в другую, бесконечные обыски, постоянное наблюдение… Она будет защищена от других, но сама лишится всякой свободы действий.
Анаис вернулась в свои четыре стены.
Она добилась одного: удвоенного заключения.
— Гедонис — откуда такое имя?
— От гедонизма. Это моя философия. Carpe diem.[44] Надо пользоваться каждым днем, каждым мгновением.
Шаплен взглянул на миниатюрную брюнетку с острым личиком. Легкие кудрявые, почти курчавые волосы высоко взбиты. Темные глаза навыкате. Под ними залегли тени, похожие на синяки. Толстые сиреневые губы напоминают моллюсков. Да уж, красавицей ее не назовешь.
Это была его пятая встреча. Название «Питкэрн» вполне себя оправдало. Бар походил на притон моряков в забытом богом порту. Приглушенный свет, каменные своды, столики отгорожены льняными занавесями, образующими кабинки, в которых повторялись все те же сцены, те же надежды, та же болтовня. Шаплену это напомнило исповедальню. Или кабинку для голосования. Вообще-то годились оба определения.
— Согласен, — снова заговорил он, стараясь не отвлекаться. — Но пользоваться каждым днем значит также рассчитывать, что их будет много. Я за долгосрочные отношения.
Гедонис приподняла брови. Ее глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Она уткнулась носом в коктейль. Мясистые губы жадно присосались к соломинке, словно надеясь вытянуть оттуда новые темы для разговора.
Шаплен, изображавший солидного мужчину, ищущего продолжительных отношений, настаивал:
— Мне сорок шесть лет. Я уже не в том возрасте, чтобы завязывать короткие интрижки.
— Вау… — усмехнулась она. — Я-то думала, таких больше не делают.
Приличия ради они посмеялись.
— А откуда ваше имя — Ноно?
— Меня зовут Арно. Поняли, в чем прикол?
— Ш-ш-ш. — Она приложила палец к губам. — Никаких настоящих имен!
Они снова засмеялись, уже не так принужденно. Шаплен был удивлен. В его представлении датинг скорее походил на отделение скорой помощи или кризисный штаб. Последняя остановка перед самоубийством. В действительности это мало чем отличалось от коктейльной вечеринки в любом другом баре. Музыка, выпивка, шум голосов. Единственная изюминка — тибетский колокол. Идея устроительницы, Саша, — чтобы напоминать, что семь минут, выделенные каждой паре, истекли.
Гедонис сменила тональность. Оставив попытки казаться оригинальной, взбалмошной, решительной, она заговорила о себе. Тридцать семь лет. Аудитор. В Савиньи-сюр-Орж у нее трехкомнатная квартира, купленная в рассрочку. Детей нет. Ее единственной большой любовью был женатый мужчина, который так и не расстался с женой. Ничто не ново под луной. Уже четыре года она одна и с тоской думает о приближении рокового сорокалетнего рубежа.
Ее откровенность удивила Шаплена. По идее, здесь все стараются пустить пыль в глаза… Гедонис предпочла исповедальню. К черту кабинку для голосования. Прозвонил колокол. Он встал и доброжелательно улыбнулся собеседнице, получив в ответ гримасу. До нее вдруг дошло, в чем ее ошибка. Она пришла сюда, чтобы обольщать. А вместо этого вывернула перед ним свою душу.
— Меня зовут Ноно, — начал он с места в карьер.
— По-моему, эти их ники — дурацкая выдумка.
Шаплен улыбнулся. Еще одна оригиналка.
— А ваш ник? — спокойно поинтересовался он.
— Вахинэ.[45] — Она прыснула. — Говорю вам, эти ники — такая глупость.
Завязался разговор со всеми его обязательными поворотами. От заигрываний они перешли к стадии обольщения. Вахинэ постаралась выставить себя в лучшем свете — как в прямом, так и в переносном смысле. В отблесках свечей она принимала заученные позы и отпускала пошлые афоризмы, напуская на себя таинственность.
Ноно терпеливо ждал продолжения. Он знал, что очень скоро она скатится к печальному эпилогу. К
