История просеивает факты на ситах современности. Совсем не безразлично, из какого времени рассматриваем мы такую гигантскую фигуру в истории человеческой цивилизации, как Циолковский. Время как бы определяет угол зрения. При жизни его современники находились так близко, а он был столь велик, что многие просто не могли его разглядеть. В начале 30-х годов, когда штурмовали стратосферу и верили в будущее дирижаблей, Циолковского видели прежде всего воздухоплавателем. Плыли дирижабли, летали самолеты, какие-то чудаки пробовали запускать ракеты… И забывали, что половина работ Циолковского посвящена космонавтике. Но вот эра космоса стремительно переместила нас в пространстве, и совсем другим увидели мы Циолковского. Творцом космонавтики теоретической называют его сегодня. Межпланетные аппараты бороздят просторы Солнечной системы, люди высаживаются на Луну и обживают орбитальные станции. Необыкновенные перспективы открываются перед космонавтикой. Авиация стала слишком привычной, чтобы волновать, совсем как железная дорога. Какие-то чудаки еще верят в дирижабли, – но разве можно сравнивать их мечты с реальностью космических свершений! И мы забываем, что половина работ Циолковского связана с авиацией и дирижаблестроением.

В утверждении этом нет никакого укора ни предкам, ни современникам, ни потомкам, которые откроют своего Циолковского. Завидный удел всякого великого человека и состоит в том, что каждое время может отыскать в его трудах нечто ему созвучное и необходимое.

Но ведь у Циолковского было свое время. Время, в котором он жил, потребности которого были известны ему, пульс которого он не мог не чувствовать даже в патриархальной тиши Боровска и Калуги. И надо помнить об этом.

В предыдущей книге я писал, как нужна была теория, как нужен был Циолковский. Он появился, создал эту теорию, а она оказалась вовсе не нужной, многие десятилетия никто ею не пользовался. Мысль Циолковского вроде бы должна была догонять дирижабль предприимчивого Соковнина, объяснять ошибки увлеченного Телешова. А она, догнав и объяснив, умчалась вперед так стремительно, что многие и не заметили этого гениального пролета.

В физике как хорошо! Там тоже есть экспериментаторы, есть теоретики. Экспериментаторы ставят опыт – теоретики объясняют полученный результат. Или наоборот: теоретики предсказывают, как начнут развиваться события в микромире, а экспериментаторы опытом подтверждают этот прогноз. Но вот у физиков появился Альберт Эйнштейн и объяснил не один какой-то опыт, предсказал не одно явление, а множество, создал свою систему мира, и другие ученые могли искать и находить в ней то, что нужно им.

Циолковский в космонавтике создал тоже свою теорию, свое учение.

История жизни Константина Эдуардовича известна лучше, чем история его идей. Как сделал он свое открытие? Как пришла к нему мысль о завоевании межпланетных пространств?

Из всего, что вы уже прочли, ясно, что говорить об открытии довольно трудно. Как вы помните, еще Ньютон в своих лекциях о принципе отдачи упомянул вскользь, что принцип этот можно применить для полета в безвоздушном пространстве. Циолковский не сделал открытия в классическом смысле этого слова. Нет в жизни Циолковского того самого мига, какой был у Архимеда, выскочившего из ванной с криком «Эврика!» [9], или у Шамполиона, когда он вдруг понял, что может читать египетские иероглифы. Правда, сам Циолковский пишет, что подобный миг он тоже пережил в юношеские годы. Ему показалось, что он нашел принципиально новую схему летательного аппарата. «Я был в таком восторге от этого изобретения, – писал Константин Эдуардович, – так взволнован, даже потрясен, что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью по Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Целую ночь не спал – бродил по Москве и все думал о великих следствиях моего открытия. Но, увы, еще дорогой я понял, что я заблуждаюсь… И уже к утру я убедился в ложности моего изобретения. Разочарование было так же сильно, как и очарование…

Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне и поднимался на нем с великим очарованием… Я видел во сне, что поднимаюсь к звездам на моей машине, и чувствовал такой же восторг, как в ту незапамятную ночь!… Эта ночь на всю жизнь мою оставила след».

Рассказывают, что Периодическая система элементов приснилась Д. И. Менделееву во сне после долгих дней и ночей раздумий. Он тут же проснулся и, схватив листок бумаги, набросал таблицу. Инерционная машина Циолковского, которая снилась ему всю жизнь, летать не могла, а та, которая сделала его бессмертным, не снилась…

Поэт Эдуардас Межелайтис писал:

И видится, как в голове Циолковского медленно вызревал образ космической ракеты, все более определяясь, как зародыш в яйце, и как проклюнулась наконец эта ракета крохотным непризнанным цыпленком огненной птицы феникс.

Но зачем ему была нужна ракета? Что искал он в космосе?

«Многие думают, что я хлопочу о ракете и забочусь о ее судьбе из-за самой ракеты. Это было бы грубейшей ошибкой, – писал Циолковский, – Ракета для меня только способ, только метод проникновения в глубину космоса, но отнюдь не самоцель… Не спорю, очень важно иметь ракетные корабли, ибо они помогут человечеству расселиться по мировому пространству. И ради этого расселения в космосе я-то и хлопочу. Будет иной способ передвижения в космосе, – приму и его… Вся суть – в переселении с Земли и в заселении космоса. Надо идти навстречу, так сказать, «космической философии»!»

Предшественников в технике у Циолковского было много, а вот в этой «космической философии»