вполне осуществим. Я представил подробное изложение этого проекта с рисунками и вычислениями, так как, вероятно, я уже не буду иметь возможности следить за его судьбой, и возможно предусмотреть такую случайность, что кто-нибудь воспользуется этим моим проектом, я теперь публично заявляю, что проект мой и эскиз его, составленный мною, находится у господина Герарда».
Накануне казни Кибальчич спорил со священником о боге, загробной жизни, звездных мирах. От исповеди и причастия отказался. Я вот все думаю, как хорошо, что он не знал тогда, что рукопись его упрятали в конверт, похоронили в архиве. Веры в бога в ту ночь уже не было, а надежда на разум была…
Что же все-таки изобрел революционер? Резолюция Лорис-Меликова запрещала что-либо писать о новом «воздухоплавательном аппарате» в русских газетах и журналах. За границей писали довольно много, но это были скорее догадки, чем факты. Примерно через год после казни в Лондоне вышла брошюра воспоминаний друзей Кибальчича. Говорилось там и о его изобретении: «Что касается его проекта воздухоплавательной машины, то, если не ошибаюсь, он состоял в следующем: все ныне употребляемые двигатели (пар, электричество и т. д.) недостаточно сильны для того, чтобы направлять воздушные шары. Идея Кибальчича состояла, кажется, в том, чтобы заменить существующие двигатели каким-нибудь взрывчатым веществом, вводимым под поршень. Сама по себе эта идея, насколько мне известно, не нова; но здесь важны подробности: какое вещество вводится, при каких условиях и т. д. Будет, конечно, очень жаль, если инквизиторская ревность правительства заставит его сражаться даже с мертвым врагом и похоронит вместе с ним его, может быть, в высшей степени важное изобретение».
В этом отрывке причудливо переплелись правда и ошибки. Нет, речь шла не о воздушном шаре. Кибальчич не приспосабливал ракету, как многие его предшественники, к существующим летательным аппаратам, а создал оригинальный, чисто ракетный корабль.
Одна фраза в его рукописи заставляет предполагать, что идея эта родилась не в тюрьме, что он думал о своем воздухоплавательном приборе и раньше и… Будучи на свободе, я не имел достаточно времени, чтобы разобрать свой проект в подробностях и доказать его осуществимость математическими вычислениями», – писал Кибальчич. Верно, еще тогда он интересовался проектами применения реактивной силы, потому что в другом месте рукописи есть такая фраза: «…Насколько мне известно, моя идея еще не была предложена никем».
Очевидно, изобретение Кибальчича не плод внезапного вдохновения, не озарение человека, стоящего на краю могилы, а результат долгих размышлений, продукт тщательного умственного анализа.
Он отвергает мускульную силу человека, энергию пара и электродвигателя как средства для полета. На заданный самому себе вопрос Кибальчич отвечает однозначно: «Какая же сила применима к воздухоплаванию? Такой силой являются, по моему мнению, медленно горящие взрывчатые вещества». Никакого поршня, упомянутого в лондонских воспоминаниях, в проекте нет. Есть металлический пустотелый цилиндр с одним дном, нечто напоминающее бутылку, перевернутую горлышком вниз. Цилиндр на двух стойках крепится к платформе – вот, собственно, и все, что было нарисовано Кибальчичем в тюрьме. «Если цилиндр поставлен закрытым дном кверху, то при известном давлении газов… цилиндр должен подняться вверх».
Он предлагает подавать в цилиндр прессованный порох с помощью специального «автоматического приспособления» – это зародыш той задачи, которая привела к рождению целой отрасли ракетной техники – систем подачи компонентов топлива.
Он считает, что поворотом цилиндра можно менять направление его полета. Что это, как не рулевые ракетные двигатели сегодняшнего дня?
Он пишет: «Для устойчивости могут быть придуманы какие-нибудь регуляторы движения в виде крыльев и т. п.», – подсказывает нам стабилизаторы.
Многие авторы работ о Кибальчиче пишут, что он мечтал о космическом полете. Писатель Юрий Трифонов, нарисовавший замечательный портрет изобретателя-революционера, говорит, что Кибальчич хотел «разом перевернуть государственную машину и установить на Земле справедливый строй, а затем научить человека летать на другие планеты. Каково?»
На этот вопрос можно ответить: очень смело. Это очень смелое, но, увы, бездоказательное утверждение. И в этом легко убедиться, прочитав работу Кибальчича, посвященную его «воздухоплавательному прибору», – в первом томе избранных трудов пионеров ракетной техники она занимает меньше шести страниц. В этой работе нет слова «планеты», нет космоса и безвоздушного пространства. Кибальчич отмечает, что «прибор может подняться очень высоко, если величина давления газов на верхнее дно будет во время поднятия превышать тяжесть прибора». Но достаточно ли этой фразы, чтобы прибор, подчеркнуто названный автором в заголовке работы «воздухоплавательным прибором», зачислить в космические аппараты? Думаю, что недостаточно. Научный и человеческий подвиг Николая Ивановича Кибальчича настолько высок, что, «украшая» его, мы не возвеличиваем, а принижаем этого человека.
С высот сегодняшних знаний можно указать на технические погрешности проекта и математически доказать некоторые заблуждения автора. Но одна, главная ошибка видна и без математики. Кибальчич писал о своем приборе: «…я думаю, что на практике такая задача вполне разрешима». И снова: «…все это легко может быть разрешено современной техникой». Здесь – главное заблуждение. Практика не справилась бы с этой задачей, техника не смогла бы ее решить. Мы говорим, что на рубеже двух столетий, подчиняясь объективным историческим законам развития техники, пушка победила боевую ракету, а самолет – реактивный летательный аппарат. А давайте пофантазируем. Давайте чисто умозрительно представим себе, что в механизме научно-технического прогресса произошла заминка, какая-то шестеренка не зацепилась за другую, что-то не повернулось и двигатель внутреннего сгорания не появился или, что более вероятно, рождение его задержалось. У ракетного корабля – будь то ракетоплан Телешова или ракетный прибор Кибальчича – нет, таким образом, конкурентов. Более того, представим себе не менее фантастическую ситуацию: изобретателям не только никто не мешает, напротив, их работа всячески поощряется, им предоставлены самые благоприятные условия для труда и отпущены неограниченные средства. Полетели бы эти корабли?
Не скоро бы они полетели. И срок этот отодвигается в будущее многими факторами. Еще не были созданы материалы, необходимые для такого корабля. Мысль о применении жидких топлив лишь мелькала, но сколько-нибудь серьезно разработана не была, в то время как энергия пороховых газов не могла бы поднять аппарат, задуманный Кибальчичем. Несомненные успехи электротехники и приборостроения были все-таки весьма скромны, чтобы решить проблемы навигации такого корабля, ориентации его в пространстве, стабилизации в полете. Физиология не была готова к ответам на целый ряд вопросов, связанных с поведением человеческого организма в условиях, дотоле ему совершенно неизвестных.
Но и это все, пожалуй, не главное. Прежде всего еще не существовало теории ракетного движения. Еще Третеский жаловался: «У нас, кажется, еще не была издана ни одна теоретическая попытка по этому предмету (воздухоплаванию, – Я. Г.)». Проекты ракетных полетов тех лет – это проекты слепых полетов. Во второй половине XIX века только в России было предложено более двух десятков проектов реактивных летательных аппаратов, но лучшие трудно отличить от худших: как отличить, если нет критериев оценок. Ценность их определяется скорее мерой инженерной интуиции, чем бесстрастным анализом математики.
Искали место для применения реактивных сил, но самостоятельное место ракеты в череде других летательных аппаратов еще не было определено до конца. Еще не было осмыслено самое главное ее преимущество, делающее ракету уникальной, ни с чем не сравнимой, – свобода. Свобода от любой материальной окружающей среды. Умом, может быть, и понимали, что ракета может лететь, ни на что не опираясь, в пустоте, но душой не прочувствовали этого, не увидели необозримых просторов стратосферы, только ей доступных, не услышали ее зова в беспредельности космических пространств.
Для того чтобы почувствовать и понять все это, было необходимо то время, которое я очень условно обозначил как Время Опыта. Требовалась теория. Нужна была мысль. Нужен был Циолковский.
