— Очень уж хотелось поговорить с соотечественниками, о вашем приезде мне сказал портье. Я-то в Питере уже четыре месяца, меня все знают.

Нового знакомого звали Альберт Рис Вильямс. Он был социалистом и приехал в Россию корреспондентом нью-йоркского «Пост». Оказалось, что у него с Джеком и Луизой много общих знакомых в Нью-Йорке. К тому же он читал обе книги Рида и некоторые его очерки.

Через полчаса все трое были уже друзьями. Вильямс действительно был в Петрограде своим человеком. Он отлично разбирался в обстановке и имел повсюду приятелей: на заводах, в Советах, даже среди кронштадтских моряков (он успел побывать и в Кронштадте). Рид заметил для себя, что знакомцы Вильямса были в основном из лагеря большевиков или им сочувствующих.

Джек спросил Вильямса, какого он мнения о Керенском. Тот ответил короткой русской фразой, полный смысл которой стал ясен Риду лишь через несколько месяцев, когда он несколько овладел русской лексикой.

Вильямс познакомил Джека и Луизу с некоторыми американцами, находящимися в Петрограде. Одному из знакомств особенно обрадовалась Луиза, так как ей надоело быть единственной американкой в городе.

Бесси Битти была худенькой тридцатилетней женщиной с тяжелой копной густых волос. Она приехала в Россию одновременно с Вильямсом в качестве военного (!) корреспондента сан-францисского «Бюллетеня», а сейчас, в сентябре, только что вернулась из интереснейшей поездки по Волге. Звонким голосом, с интонацией, показывающей, что она не потерпит возражений, Бесси немедленно стала убеждать Рида, что крестьяне в деревнях поддерживают только Советы.

Из других соотечественников самым примечательным был полковник Раймонд Робинс, из миссии Американского Красного Креста, высокий красивый мужчина с орлиным лицом и пытливым, пристальным взглядом. Об этом человеке Рид слышал еще в Штатах. У него была удивительная биография. За свою жизнь Робинс успел побывать рудокопом, фермером, ковбоем, золотоискателем, прежде чем ему повезло и он стал миллионером. В характере Робинса оказалась неожиданная для миллионера черта — он был правдолюб и правдоискатель. Миссия, в составе которой он приехал в Петроград, преследовала цель, ничего общего с Красным Крестом не имеющую, а именно — предотвратить выход России из войны. Робинс ненавидел кайзера и искренне верил, что только Германия угрожает христианской цивилизации (полковник был глубоко верующим человеком). Революцию он считал внутренним делом самих русских и заботился лишь о том, чтобы Временное правительство не заключило мир с Германией. Как трезвый реалист, он, однако, не ставил это правительство ни в грош. Сам выходец из народа, Робинс прекрасно видел тяготение русских рабочих и крестьян к Советам и в душе, хотя это шло против всех его целей и задач, сочувствовал им.

Рид в жизни не встречал человека с более сложным и противоречивым характером. Но Робинс ему нравился.

Робинc и Вильямс обычно ходили в сопровождении Александра Гамберга, выходца из России, много лет жившего в Америке. Сейчас Гамберг работал у Робинса в качестве переводчика и был в этой роли незаменим.

Разумеется, Джек не удовлетворялся той информацией, которую получил от американцев-старожилов. За какие-нибудь две недели он завязал множество связей буквально во всех кругах общества. Его видели в буржуазных салонах, в гостиных крупных промышленников, в правительственных кабинетах. Но чаще всего — на массовых митингах, рабочих собраниях, в Советах. Завязать первые знакомства с рабочими организациями Петрограда (особенно с фабзавкомами) Риду помог Владимир Шатов, будущий начальник строительства Турксиба, и его жена Анна. Впрочем, для Рида он был просто Биллом, потому что знали они друг друга еще с 1913 года по стачке в Патерсоне. Политэмигрант из России Билл Шатов сыграл видную роль в рабочем движении США. На родину он выехал еще в мае, и Рид присутствовал на проводах. Ставший членом Петроградского военно-революционного комитета, Билл Шатов много сделал, чтобы его старый товарищ как можно быстрее вошел в курс всех русских дел.

В конце сентября Рид уже свободно ориентировался во всех перипетиях классовой борьбы.

«Старый город неузнаваемо изменился, — писал он Робинсону, — там, где царило веселье, — угрюмость, там, где была угрюмость, — смех. Мы находимся в самой гуще вещей… Здесь столько драматичного для описания, что я не знаю, с чего начать. По богатству красок, грозности и величию это заставляет бледнеть Мексику».

Вся логика предыдущей жизни Рида, весь естественный ход эволюции его взглядов привели неизбежно к единственно возможному результату: он принял русскую революцию как свою. Дело русского пролетариата стало его делом. Если в Мексике он был всего сторонним наблюдателем, хотя и сочувствующим, то в России он стал участником революции. Это определило и содержание его писем к друзьям и величайший пафос будущей книги.

С самого начала он сделал безошибочный выбор, отдав душу и сердце большевикам, единственной партии, за которую были народ и будущее. Зоркость Рида, зрелость тех оценок, которые он сделал почти сразу после приезда в Петроград, поражают.

«…Сейчас здесь происходит чистая и ясная классовая борьба, как ее и предвосхитили марксисты, — писал он в те дни. — Так называемые «буржуазные либералы» — Родзянко, Львов, Милюков и др. определенно связали себя с капиталиcтическими элементами. Интеллигенты и романтические революционеры, за исключением Горького, шокированы революционной реальностью, они или присоединяются к кадетам, или отказались от нее. Ветераны — большинство из них, как Кропоткин, Врешковская… — не симпатизируют нынешнему движению, настоящей политической революции. Политическая революция произошла, и Россия теперь республика. Я верю, что сейчас происходит экономическая революция, которую они не понимают и которой не сочувствуют.

…Звезда большевиков неудержимо восходит. Рабочие и солдатские Советы, которые набрали огромную силу, снова стали подлинным правительством России, а сила большевиков в Советах быстро растет».

Большевистские симпатии Рида не укрылись от взора посла Соединенных Штатов в Петрограде мистера Дэвида Фрэнсиса. В отличие от своего предшественника, с которым Джек в свое время столь мило беседовал в «Астории», этот посол не испытывал перед русским правительством решительно никакой робости. Скорее наоборот. В Петрограде Фрэнсис чувствовал себя настолько по-хозяйски, что даже распоряжался, если это ему требовалось, тайной полицией.

Однажды Рид присутствовал на митинге в цирке «Модерн». Среди ораторов было и несколько американцев. Должно быть, поэтому митинг послал приветствие «всем тем, кто в «свободной» Америке борется за социальную революцию». Один из шпиков, проникших в здание, не преминул донести Фрэнсису, что Джон Рид весьма дружелюбно, как свой, беседовал со многими известными большевиками. Встревоженный посол приказал установить за Джеком постоянную слежку. Шпики, видимо набранные из уголовников, выкрали бумажник Рида. Среди бумаг посол обнаружил рекомендательные письма от некоторых видных американских и европейских социалистов. Встревоженный еще более, он приказал усилить слежку. Какому-то шпику удалось даже познакомиться с Ридом и побеседовать с ним. Разговор был недолгим. Джек заявил, что он социалист, что рабочие могут сами управлять фабриками, что если платить по справедливости, то все доходы должны принадлежать рабочим; что большевики единственная партия в России, у которой есть настоящая программа.

По-видимому, Рид отлично знал, кому будут переданы его слова: так, в конце беседы, вроде бы без видимой связи со сказанным ранее, добавил:

— Кроме того, большевики, когда возьмут власть, вышвырнут всех послов к черту.

В тупом службистском рвении шпик донес о разговоре, слово в слово, Фрэнсису.

Шифрованной телеграммой посол немедленно запросил инструкции из Вашингтона.

Следует отдать должное наблюдательности Фрэнсиса и его шпиков: со многими большевиками Рида уже связывала личная дружба. У него в гостинице часто бывал давний знакомец Вильямса Яков Петерс — молодой синеглазый латыш, примерно одного возраста с Ридом. Быстрый, нервный, решительный, «старый» для своего возраста большевик, Петерс происходил из семьи «серого барона» — латышского кулака, которого ненавидел.

За свою короткую жизнь Петерс успел четыре раза побывать в тюрьме. Изведал он и эмигрантскую