корреспонденции-однодневки на любую тему, по любому поводу. Бесчисленные интервью с бизнесменами, сенаторами, репортаж с громкого судебного процесса, отчет о скачках и тому подобная ерунда.

С горечью Джек писал Луизе о том, как ему пришлось брать «интервью у какой-то черт-бы-ее-побрал актрисы относительно ее черт-бы-его-побрал брака с каким-то черт-бы-его-побрал чемпионом по боксу».

У Джека осталась только одна отдушина, только один журнал, куда он мог писать для души, а не за деньги (денег он не давал ни цента), — «Мэссиз».

В июле и августе «Мэссиз» опубликовал две статьи Рида — две пощечины тем, кого он ненавидел. Одна статья называлась «Миф об американской тучности», другая — «Милитаризм в игре». Обе статьи раскрывали темные махинации крупного империалистического капитала. «Миф об американской тучности» завершался вещими словами, обращенными к поджигателям войн: «Терпение народа имеет границы. Берегитесь восстаний!»

Кроме статьи «Милитаризм в игре», Рид поместил в августовском номере «Мэссиз» изложение доклада доктора Вильямса о распространении в американской армии душевных болезней под заголовком: «Свяжите смирительную рубашку для вашего парня-солдата». Этому заголовку суждено было впоследствии стать одним из главных свидетельств, привлеченных прокурором в обвинительном деле против Рида.

Кроме «Мэссиз», нашелся еще один журнал, давший Риду возможность высказать свои взгляды. Этот журнал — «Семь искусств» — был создан двумя годами ранее и ставил своей целью сплотить прогрессивные силы американской литературы. В нем сотрудничали Уолдо Фрэнк, Шервуд Андерсен, Теодор Драйзер, Юджин О'Нейл, Ван Вик Брукс, Джон Дос-Пассос, Карл Сэндберг, Роберт Фрост и многие другие видные писатели.

Рид охотно написал по просьбе журнала две статьи. Одна из них — «Эта непопулярная война» — увидела свет в августе 1917 года, другая лишь… в апреле 1936 года[17] .

В опубликованной статье Рид еще раз изложил свои взгляды, высказанные им раньше, на империалистическую войну. От других его статей эту отличает особая глубина суждений, продуманность приводимых фактов и аргументов. Но есть в статье и новый мотив — Рид впервые написал о силе, которой придавал огромное значение для будущего всех народов и которая поддерживала в нем веру, что это будущее прекрасно: «Быть может, самым значительным явлением, подмеченным мной в Европе, была неистребимая живучесть интернационализма, невзирая на войну».

Неизвестно, почему осталась неопубликованной вторая статья Рида — «Почти тридцать». Это удивительный человеческий документ, автобиография и исповедь одновременно. Он поражает честностью и искренностью, благородством стремлений и красотой души. «Почти тридцать» — история духовных исканий молодого человека, порвавшего с прошлым и идущего к своему будущему.

Следует отметить, что эту статью Рид писал в горькую для себя пору, когда он тяжело переживал вступление родной страны в империалистическую войну, мучительно искал в народах силу, способную не только покончить с войной, но и построить новый мир, испытывал глубокое разочарование во многих людях, которым раньше верил.

На его настроении не могли не сказаться долгая болезнь, разлад в отношениях с братом и матерью, наконец, серьезная размолвка с Луизой Брайант. Случилось так, что за полтора года совместной жизни они впервые перестали понимать друг друга. Возможно, было и другое, пробились на поверхность какие-то глубинные течения, существовавшие и ранее, но до поры до времени не дававшие себя знать.

У Луизы были некоторые черты в характере и склонности, делавшие жизнь с нею непростой. А от женщины, решившейся стать подругой такого человека, как Рид, требовалось многое. Размолвка зашла так далеко, что Луиза сочла даже за лучшее уехать на несколько месяцев в Европу.

Автобиографический очерк «Почти тридцать» раскрывает самые глубокие и существенные стороны мировоззрений Рида и его характера, налет грусти в нем, быть может, объясняется теми тягостными чувствами, которые испытывал он летом 1917 года.

«Мне исполнилось двадцать девять лет, и я чувствую, что окончилась определенная часть моей жизни, окончилась моя молодость. В то же время мне кажется, что окончилась и молодость мира, и, конечно, большая война кое-чему нас всех научила. Вместе с тем это начало новой фазы жизни, и мир, в котором мы живем, так стремительно меняет свои краски и мнения, что я едва сдерживал себя, чтобы не размечтаться о прекрасных и пугающих возможностях грядущего времени.

…Я должен снова найти самого себя. Некоторые люди, по-видимому, рано нащупывают свою дорогу, растут естественно, изменяясь понемногу. Я не представляю себе, что будет со мной через месяц. Когда я пытался достичь чего-либо, я терпел неудачу исключительно из-за того, что я плыл по течению, но я нашел себя и с радостью погрузился в новую роль.

…Я люблю людей, кроме пресыщенных и самодовольных, и мне интересно все новое и все старое красивое, что является делом их рук. Я люблю красоту, успех, перемены, но теперь их происходит меньше во внешнем мире, чем в моем сознании.

…Я видел и описал несколько стачек, большинство из них были отчаянной борьбой против голой нужды; и все, чему я был свидетель, только подтверждало первоначально усвоенную мною идею классовой борьбы и ее неизбежности. Всем сердцем я хочу, чтобы пролетариат поднялся и захватил свои права, — я не знаю, как иначе он может получить их. Политическая помощь приходит так медленно, а возможности мирного протеста и допускаемых законом действий год от году сокращаются. Но я не уверен, что рабочий класс способен осуществить мирную или какую-либо иную революцию, настолько рабочие разобщены и резко враждебны друг другу, настолько плохо их руководство и так еще слепы они в отношении классовых интересов.

Война оказалась страшным разрушителем веры в экономический и политический идеализм. И все же я не могу отказаться от мысли, что из демократии родится новый мир, который будет богаче, лучше, красивее существующего. И я не знаю, чем я должен помочь, пока еще не знаю. Зато я знаю, что мое благополучие построено на несчастье других людей; я сыт, потому что другие голодают; я одет, тогда как другим зимой нечем прикрыть тело; и это отравляет мне жизнь, нарушает мое спокойствие…»

И снова о войне: «Это прекращение жизни и брожения человеческой эволюции. Я жду, жду, пока все это кончится и жизнь возобновится, тогда я найду себе дело».

Но Рид не стал дожидаться, пока окончится война. Он обрел путь, чтобы найти себе настоящее дело. Это был путь за океан — в революционную Россию.

Когда и почему Рид решил ехать в Петроград?

Первые газетные сообщения о том, что в России свергнут царь и установлена республика, Джек встретил с радостью. Но в отличие от большинства радикалов он сразу задумался: а к чему приведет падение самодержавия? К общим рассуждениям о свободах, которые теперь обретет русский народ, он с самого начала отнесся скептически. И не без основания. Высказывания о необходимости замены Николая чем-нибудь более дельным он слышал в Петрограде в 1915 году от людей, настроенных весьма не революционно.

У него были все основания полагать, что в Петрограде произошла не народная революция, а всего лишь дворцовый переворот, организованный офицерством и крупной буржуазией. Тем более что газеты почти ничего не сообщали, обсуждая главным образом вопрос о том, будет ли Россия продолжать войну с Германией. Сообщения о первых шагах Временного правительства, казалось бы, только подтвердили эту точку зрения Рида.

Постепенно новые и новые события в России все больше привлекали его внимание — по мере того как он убеждался, что дело одним лишь свержением царя, видимо, не ограничится. Этому способствовали и некоторые новые знакомства.

В Нью-Йорке всегда жило много выходцев из России, а к 1917 году здесь образовалась целая колония