Регины. Он запыхался и решил отдышаться, прежде чем войти. Случайно его взгляд упал на Анжелу. Она сидела в полумраке, неподалеку от окна. Лихорадочный румянец проступал на ее белой коже. Солнечные лучи золотили волосы; пряди их, выбившиеся из толстых кос, окружали ее голову, словно сияние.

Молодой человек был ослеплен. Он не мог отвести глаз от лица девушки и стоял с разинутым ртом, не решаясь пошевельнуться, точно боясь спугнуть прекрасное видение. Но, переведя взор на ее платье, он пришел в себя. Сняв с головы берет и отвесив низкий поклон, он проговорил:

— Привет Венере-матери!

Удивленная Анжела взглянула на незнакомца, обратившегося к ней со столь необычными словами. Это был высокий парень, лицом похожий на клоуна: смеющийся рот до самых ушей, плутоватый взгляд, нос, похожий на клюв попугая; длинный и острый подбородок, редкая всклокоченная рыжая бородка… Одет он был в желтоватую куртку и держал под мышкой огромную черную сафьяновую папку, из которой торчали листы разноцветной бумаги.

Рассмотрев этого странного субъекта, Анжела невольно улыбнулась.

— Привет Венере-матери! — повторил чудак и затем добавил так серьезно, что можно было прыснуть со смеху: — Меня зовут Жеан Трусбан, я — художник и хочу доказать, что искусство остается идеальным даже в наш практический век. В ожидании, пока мне удастся осуществить свой собственный идеал, я размалевываю головы страшенных манекенов, служащих моделями для наших элегантных грешниц и даже для добродетельных матрон. Короче говоря, я служу моде. Сегодня я пришел к мадам Регине с эскизом туалета, придуманного мною для этой Горгоны[14]… И вдруг по воле счастливого случая увидел вас, белокурое дитя, вас, воплощение мечты художника!

Анжела была ошеломлена. Жеан Трусбан продолжал:

— Я хочу, чтобы искусство вернулось к пластике и красоте, чтобы оно стало таким, каким задумала его Природа и каким оно будет, когда люди достигнут совершенства. Скульпторы, художники вот кто призван совершить эту эстетическую революцию, которая превратит всех мужчин в Аполлонов Бельведерских, а всех женщин — в Венер…

Анжела не могла прийти в себя, и, несмотря на добродушное и комическое выражение лица, Жеан Трусбан начинал ее пугать. Она не понимала ни слова из того, что он говорил. Может быть, он сбежал из сумасшедшего дома? Она встала, решив подняться этажом выше. А вдруг он обидит ее малютку? Впрочем, вряд ли: этот человек казался ей таким симпатичным…

— О прекрасная! — патетически воскликнул Жеан. — Не уходи! Не возвращайся на Олимп! Я поведаю тебе земными словами, чего я жду от твоей красоты и доброты — ибо ты должна быть столь же добра, как и красива.

Анжела остановилась.

— Я не понимаю, что вы говорите и чего хотите от меня; но вы, я вижу, хороший человек, и если я могу быть вам полезной…

— Если ты можешь… Да ты можешь сделать меня знаменитее Рафаэля, ибо Форнарина[15], с ее лошадиным лицом, — макака по сравнению с тобой! Ты — сама современная красота, клянусь богом! И красота живая, мыслящая, а не холодная статуя!

«Нет, он решительно не в своем уме!» — подумала Анжела и начала подниматься вверх по лестнице. Это заставило Жеана Трусбана заговорить яснее.

— Сударыня, — сказал художник, — моя мастерская в двух шагах отсюда, и если вы согласитесь позировать мне для поясного портрета, одетая столь же целомудренно, как если бы вы были моею сестрою, то приходите вместе с ребенком. Я буду вам платить по франку за час. О, почему я не богат, как Энгр[16].

— Когда мне прийти? — спросила восхищенная Анжела.

Еще бы! Женщине зарабатывать по франку за час! В квартале Муфтар об этом никто и помышлять не мог.

— Постойте-ка! Какой нынче день?

— Среда.

— Ах, черт! У меня получка в субботу, значит придется подождать до воскресенья.

Затем он нацарапал карандашом свой адрес: улица Сен-Жозеф, 35, шестой этаж. Дверь легко найти: на ней рисунок, изображающий дантов ад.

Анжела обещала непременно прийти. Художник погладил малютку по головке и позвонил к мадам Регине. Анжела решила дождаться, когда он уйдет, и вновь уселась на ступеньке.

В это время на площадке появилась девушка, вероятно, мастерица, а за нею молодой человек. Они поздоровались как старые знакомые и, разговаривая, остановились у двери в мастерскую. Заметив Анжелу, девушка удивленно спросила:

— Что вы тут делаете?

— Я пришла по объявлению, — ответила Анжела, смущенная вопросом.

— По какому объявлению?

— О том, что нужны мастерицы.

— А что вы умеете делать?

— Я неплохо шью, и, может быть, если работа не очень трудная…

Девушка, говорившая с Анжелой, окинула ее сочувственным взглядом.

— Но, бедняжка, — сказала она, — у вас такой вид, что никто вас не возьмет, да еще с ребенком.

— Вы думаете?..

— Конечно. Особенно здесь. Мадам Регина и разговаривать с вами не станет. Нужно быть прилично одетой. Разумеется, это глупо, как, впрочем, и все в нашей жизни, но что поделаешь, это так.

— Тогда мне придется искать другое место.

— Все равно. Везде нужно быть хорошо одетой.

— А если брать работу на дом?

— Тем более. Если вы плохо одеты, никто вам не будет доверять. Находятся и такие, которые берут работу и не возвращаются. А все из-за нужды, понимаете… Хотите, я дам вам совет?

— О да, да, скажите, что мне делать?.. Вы же видите, у меня ребенок. Я хотела бы жить честно, работать ради моей девочки.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать.

— Бедняжка! Отнесите малютку домой, приоденьтесь немного и возвращайтесь. Я поговорю насчет вас.

— Я тоже замолвлю словечко, — вмешался молодой человек. — Если мадам Регина вас не возьмет, приходите в магазин «Муан Сен-Мартен» на улице Тюрбиго, это неподалеку отсюда. Спросите господина Превеля.

Анжела рассыпалась в благодарностях.

— Заходите вечером, после семи, или завтра с утра.

И г-н Превель, галантно раскланявшись, поднялся этажом выше.

Горячо поблагодарив свою новую покровительницу, Анжела вышла на улицу, села в омнибус и отправилась на Монмартр. «Сперва надо устроить малютку, а там видно будет, — думала она. — Нельзя же так сразу, все надо делать по порядку». И бедняжка, подавляя вздохи и сдерживая слезы, крепилась из последних сил, стараясь улыбнуться Лизетте. Но, выйдя из омнибуса, она вдруг почувствовала такую нестерпимую боль в ногах, что вынуждена была присесть на скамью. Идти дальше она не могла; ее чулки намокли от воды и крови.

Погода стояла переменчивая: небо то прояснялось, то вновь заволакивалось тучами; порывистый ветер гнал снежную крупу, но порой лучи солнца, подобно светлой улыбке, проглядывали из-за облаков. Продрогшая, измученная, почти больная, Анжела невольно подумала: «Если погода зависит от господа Бога он, наверно, просто издевается над людьми!»