В три часа вводят обвиняемого. Он по-прежнему спокоен; заметив среди публики г-жу Руссеран, кланяется ей, а при виде своего хозяина обнаруживает явное волнение.
Председатель. Подсудимый Бродар! Вчера вы признались, что лишь подозревали господина Руссерана в приписываемом ему поступке. Как же вам могло прийти в голову его убить, если вы не были убеждены в его виновности?
Подсудимый. Есть вещи, которые чувствуешь.
— Что вы хотите этим сказать?
— Хотя никто мне об этом не говорил, я был уверен, что Анжела стала жертвой хозяина.
— Значит, вы признаете, что действовали, не имея достаточных улик?
— Признаю.
— Сестра никогда не говорила с вами о посягательстве на ее честь, от которого она якобы пострадала?
— Никогда.
— С какой же целью вы покушались на жизнь господина Руссерана?
— Я хотел наказать его. Отомстить.
— Но сначала вы пытались получить деньги за свое молчание.
Обвиняемый багровеет:
— Деньги? Да он сам мне их предложил! Если б не это, я, пожалуй, не решился бы его ударить. Ведь он как-никак мой хозяин, и у нас не было поводов жаловаться на него. Но когда он протянул мне ассигнацию, я ее порвал и швырнул ему в лицо: я больше не мог совладать с собой.
— Значит, к преступлению вас привело лишь то, что он предложил вам деньги?
— Я этого не сказал. Я и вправду пришел, чтобы его убить. Но если б я заметил у него хоть каплю раскаяния, стыда… Вы же понимаете, господин председатель: не так-то легко убить человека! Но хозяин, наоборот, стал поносить мою сестру; и потом он вообразил, будто я хочу денег…
— Однако ваша сестра еще до поступления на завод Руссерана вела себя весьма предосудительно.
— Это ложь! — восклицает с силой обвиняемый.
— Вы могли не знать этого!
— Нет, нет! Я хорошо знал, что сестра всегда была честной девушкой! Она осталась честной и теперь!
На скамье свидетелей девица Бродар рыдает, закрыв лицо передником. Брат, повернувшись к ней, кричит:
— Не плачь, Анжела, не плачь! Все это — ложь! Подыми голову, сестра! Стыд и позор тому, кто тебя обманул!
— Подсудимый, замолчите! — обращается к нему председатель: — Все это — пустые фразы. Сейчас докажут, что ваша сестра дошла до предела безнравственности. Секретарь, зачитайте документ номер три, выдержку из протокола.
Секретарь читает.
Документ производит большое впечатление на публику. Она уже не сочувствует девушке, опустившейся так низко. Безусловно, в интересах охраны нравственности и здоровья необходимо было зарегистрировать ее надлежащим образом.
Обвиняемый подавлен, бледен как мел, глаза его потуплены, по щекам текут слезы. Слышно его бормотание: «О сестра, сестра! Господи, быть этого не может!» Девица Бродар в обмороке. Жандармы уносят ее.
Допрашивается еще несколько свидетелей. Все они показывают не в пользу сестры подсудимого. Вновь вызывают его мать, но, как и вчера, ее нет в суде. Согласно справке врача она при смерти. Подсудимый, мертвенно-бледный, вскакивает и кричит, простирая руки к судьям:
— Господин председатель, вы слышали: моя мать умирает! Я хочу ее видеть! Я хочу ее видеть! Велите меня отпустить, я вернусь! Вы увидите: я честный. Потом вы меня осудите, если захотите. Не все ли вам равно, когда?
Эта сцена чрезвычайно взволновала публику. Заседание прерывается. Подсудимый в таком отчаянии, что на него больно смотреть. Мужчины растроганы, женщины плачут. Смахнул слезу даже один из жандармов, стерегущих этого ребенка (ведь он в самом деле — ребенок, этот подмастерье, зовущий мать). Публика целиком на его стороне.
Заседание возобновляется. Прокурор сдержанно (за что ему все признательны) требует применить статью закона. Присяжные могут принять во внимание смягчающие вину обстоятельства, он не возражает против этого, но прежде всего суд должен установить, что у Бродаров не было никаких причин питать неприязнь к господину Руссерану; полная невиновность промышленника доказана.
Тут происходит новый инцидент: г-жа Руссеран, услышав это, протестует и просит ее выслушать. Ей дают слово. Она говорит, что совесть обязывает ее возразить прокурору. Она убеждена, что ее муж обольстил Анжелу Бродар. Весьма возможно, что обстоятельства и нужда толкнули впоследствии несчастную девушку на путь порока, но, поступая на завод, Анжела была чиста. Бродары — честные люди, а Мадлена Бродар — безупречная мать, благородная, порядочная женщина…
Жена потерпевшего высказалась. Прокурор продолжает обвинительную речь. Затем слово предоставляется защитнику.
Господин Андре по существу уже выиграл дело. Его речь талантлива, но холодна. Он говорит целых два часа и утомляет слушателей своим красноречием. Не поняв, как убедительны факты, выявившиеся при судебном разбирательстве, и не сумев воспользоваться ими, он лишь охладил симпатии публики к подсудимому.
Присяжные удаляются на совещание. Через четверть часа они возвращаются с обвинительным вердиктом. Огюст Бродар приговорен к одному году и одному дню тюремного заключения. Осужденный падает с криком: «Мама! Дайте мне увидеть маму!»
LIX. Смерть честной женщины
Мадлена превратилась в живой труп, как все чахоточные, и не могла уже держать в руках ни иголки, ни веника. Она умирала на узкой деревянной кровати.
В комнате царил беспорядок. В углу валялись скомканные, грязные и мокрые простыни; немытые тарелки и чашки, вперемежку с пузырьками от лекарства, громоздились на засаленной скатерти. На стульях висели грязные юбки, чулки, какие-то тряпки. На круглом столике лежала работа, взятая Анжелой на дом: ведь, несмотря на болезнь матери, ей приходилось заботиться и о другом. Жизнь не ждала… Никому не было дела, что у них — горе.
На чугунной печурке булькала кипевшая в кастрюле вода. На полу валялись щепки и топор. Воздух в комнате был настолько тяжелым, что от него спирало дыхание, хотя в открытое окно и врывался свежий ветерок. Заходящее солнце освещало убогую обстановку жилища.
Жак Бродар, стоя у постели, смотрел на умирающую жену. Он не плакал, но каждый мускул искаженного лица выражал страдание. Его большие руки, казалось, приросли к спинке кровати. Анжела, склонясь к матери, горько рыдала. Девочки разложили вокруг себя черепки, служившие им игрушками, и шептались:
— Мама спит, шуметь нельзя.
— Нет, нет, мы тихонько! Давай поиграем в немых.
— Ладно! Я буду булочницей, а ты пришла покупать хлеб. Я дам тебе за су четыре фунта, а говорить ничего не буду, ведь я — немая…
Солнечные лучи золотили их волосы.
Господин Николя, секретарь редакции еженедельника «Хлеб», засунув руки в карманы элегантного