тоже привиделся? Тогда незачем бежать дальше. Химера рассеется, мироустройство восстановится.
Бесшумный и быстрый, он взбежал меж белоствольных берез к исполинскому дубу.
И сдавленно вскрикнул.
Изображение божества не исчезло – наоборот, из-за игры лунного света лицо Лесеня казалось живым и подвижным. Но Дамианоса потрясло не это.
У подножия дуба, на коленях, прижавшись грудью к земле и раскинув руки, застыла фигура – белая на черном: белая рубаха, белые руки, белые волосы.
Когда аминтес ахнул, фигура пришла в движение.
Девушка приподнялась, обернулась и сказала:
– Я знала. Надо звать долго, и ты придешь.
Голос был довольным.
Радослава вскочила на ноги, подбежала.
– Я думала. И поняла. Ты говоришь, что ты не бог, потому что ты не хочешь со мной быть богом. Ты хочешь со мной быть человеком. Мужчиной. Я дура, что не догадалась.
Она или не она? Вот единственное, что сейчас занимало Дамианоса. Голос был чистый, тихий. Если бы Геката когда-нибудь во сне разговаривала, то, наверное, именно так – но Белая Дева всегда молчала.
Он взял девушку за плечи, повернул лицом к лунному свету.
Да, да, это она! В белых лучах ночного светила это стало окончательно ясно. Дамианос даже застонал от облегчения. Это Белая Дева!
А девушка поняла прикосновение его рук как начало объятья и вся подалась вперед, прильнула к его груди.
– Я твоя, Лесень, – прошептала она. – Возьми меня. Я ждала этого всю жизнь.
Сердце у него билось так шумно, что он разобрал только последнее слово.
– Жизнь… – пробормотал аминтес. – Да, жизнь… Конечно, жизнь. Не смерть, нет…
Белая Дева существовала наяву. Она была не видением, а женщиной – живой, горячей. Она хотела любви. И размышлять здесь было совершенно не о чем.
Он опустился на траву, потянул на себя Радославу и сделал то, что делают с живыми горячими женщинами – так бережно и нежно, как никогда прежде.
– Еще врет, что он не бог, – тихо засмеялась Рада, когда они уже просто лежали, и он пропускал сквозь пальцы ее длинные белые волосы. – Будто я не знаю, как земные мужики с бабами делают. Маленькая была, раз в бане подглядывала, как дядька с теткой любятся. Он рычит, грызется, она воем воет. А мы с тобой, будто по небу, на облаке, под радугой. Счастливая я. Других таких на свете нету…
Он увидел, что над горизонтом начинает брезжить первый, еще совсем слабый свет. Ночи на севере совсем коротки.
– Мне пора. Скоро заря.
– На вечерней заре пришел, на утренней уходишь. – Она понимающе кивнула. – Я знаю. У тебя в Небесном Лесу всегда сумрак. Приходи завтра. Я, как затемнеет, буду здесь ждать.
– Я, может быть, не смогу.
Радослава улыбнулась.
– Ничего, я все равно буду ждать, с тобой деревянным разговаривать. И ты рано или поздно придешь. Не в эту ночь, так в другую. Я терпеливая – столько лет ждала. А потом ты заберешь меня с собой в Небесный Лес, правда?
Он поцеловал ее в губы, и она замолчала.
…Бежал обратно в лагерь русов – не замечал дороги.
Рассудок и сердце перестали понимать друг друга.
«Ты пропал! – кричал рассудок. – Стержень, на котором держалось твое мужество, сломан! Ты теперь такой же, как все! Ты перестал быть сильным! Ты боишься смерти!»
А сердце обходилось без слов, и его голос действовал сильнее.
Так теперь будет всегда, вдруг понял Дамианос. Разум и сердце между собой не договорятся. И ему сделалось по-настоящему страшно.
Прокрадываясь в землянку мимо дрыхнущего часового, он поднес к лицу ладонь. Она пахла Радославой. Жизнью.
Обычная работа в необычных обстоятельствах
Спал он мало, но как-то особенно крепко, без сновидений, будто в них теперь отпала всякая нужда. Проснулся – и сразу стал думать о предстоящей работе. Но не с веселой уверенностью, как прежде, а с тревогой.
Обычное дело – втереться в доверие к очередному царьку, создать себе репутацию, а потом воспользоваться и доверием, и репутацией для выполнения задания – вдруг показалось Дамианосу неподъемно трудным и очень рискованным. Опасности подстерегали на каждом шагу. Любая оплошность грозила смертью. Смертью, где не будет Белой Девы.
Весь день Дамианос готовился к первому разговору с конунгом, пытался предугадать все возможные повороты и неожиданности. Раньше он больше полагался на чутье и свою легкую судьбу, но не в этот раз. Это не было страхом. Будущих аминтесов еще в Гимназионе отучают бояться. На каждый страх имеется своя система упражнений: как не бояться высоты, боли или тесного пространства; как радоваться опасности; как преодолевать смятение.
Нет, Дамианос не боялся, он этого не умел. Но не было и задора, верного спутника победы.
…К конунгу позвали вечером. Аминтес пошел на встречу, исполненный мрачной решимости. Пускай нет задора и тяжело на сердце, но навыки ремесла никуда не делись. В конце концов, это всего лишь очередной вождь дикарей.
Рорик принял то ли гостя, то ли пленника в тесной каморке – вернее, огороженном углу своего терема. Прямо на полу лежали шкуры, на которых конунг, должно быть, спал по ночам. Добраться до него можно было бы, лишь предварительно перебив всю его ближнюю дружину, спавшую в той же зале, где накануне был пир.
Рядом с конунгом на скамье сидел молодой хёвдинг, и у Дамианоса еще больше сжалось сердце. Хельги внушал ему больше опасений, чем предводитель вэрингов. Как Хельги поступил с Гелией? Что она ему рассказала? Жива ли она?
Спрашивать было нельзя. Беспокойство – признак слабости и неуверенности.
– Конунг хочет, чтобы ты рассказал про заговор. Кто ты? Почему замыслил зло на свой король?
Этого вопроса Дамианос ждал. Ответ был готов.
– Я тоже был хёвдингом, как и ты. Император плохо со мной обошелся. Настоящий мужчина не прощает обид никому, даже императору…
Он сделал паузу, давая Хельги возможность перевести. Русам должны нравиться люди, не прощающие обид. Судя по одобрительному кивку Рорика, догадка была верной.
– Возвращаться в Константинополь мне нельзя. Разве что победителем. Я отправился к славянам, потому что знаю их язык. Но славяне слабы. Они не смогут победить императора. Потом я узнал, что за озером Ильмерь встал лагерем могучий воин Рорик, самый сильный и самый славный из…
– Не ври, – перебил Хельги. – И не считай нас дураки. Лучше скажи, как проще дойти до Миклагард – по суша или по море?
– До Миклагарда? – переспросил Дамианос, хотя отлично понял, что речь идет о Константинополе.
«Кый прав! Русы действительно собирают силы для похода на Византию!».
– Да, так мы называем греческий столица – «Серединный город».
– Надо спуститься по Данапру, а дальше плыть морем. Сушей долго и придется с боем пробиваться через сильные народы, – сказал Дамианос, подумав, что уж на море-то имперский флот испепелит огнеметами любых, даже самых сильных варваров.
– Сколько понадобится люди? Сколько корабль?
– Кораблей должно быть достаточно, чтобы перегородить пролив Геллеспонт в двух местах и не пропускать в город подкрепления ни с севера, ни с юга. Ширина Геллеспонта – десять полетов стрелы. Я не знаю, велики ли ваши корабли, – соврал аминтес, хотя видел на реке узкие невысокие ладьи. – Считай
