север. Ты не можешь этого допустить. Так что Кый ничего не узнает. Не сомневайся: вернусь – он будет счастлив.
– Обрезанные нити про поцелуй не расскажут. Это значит, что я могу тебя высадить, – пробурчал он, но уже знал, что этого не сделает. С Гелией больше шансов на успех. И потом… От мысли, что она будет рядом, сделалось радостно.
Вверх по Днепру шли восемь дней и ночей, без остановки. К берегу ни разу не пристали. Бородатый (он же Первый) и Усатый (он же Второй) гребли по очереди. Иногда Дамианос, видя, что дружинники выбились из сил, сажал на весла автоматона. Ели холодное, из припаса: черствые лепешки, вяленую рыбу, копченое мясо. Запивали водой из реки. В реку же справляли нужду. Когда это делала Гелия, славяне закрывали глаза – глядеть на женское нечистое считалось плохой приметой.
Все молчали. Дружинники – потому что приказано. Магог был бессловесен. Аминтесы не разговаривали из осторожности. Правило девятнадцатое («Мидасовы уши») гласило: «При посторонних, даже если это глухие или дикари, ни о чем существенном не говорить». А о несущественном Дамианос болтать был не расположен. Гелия попыталась было, но он не отвечал, и эфиопка оставила его в покое. Она обнаружила удивительную способность спать по двадцать часов в сутки. Лежала на дне, свернувшись калачиком, и сладко посапывала. Проснется, съест что-нибудь – и опять спит.
Дамианос глядел по сторонам. Так далеко на север он никогда еще не забирался. Берега были сплошь лесистые. На холмистом, правом, через каждые пятнадцать-двадцать миль стояли городища: маленькие поселки на десяток домов, огороженные частоколом. Край этот был заселен гуще, чем другие славянские земли. Верный признак, что под Кыем живется спокойно, река и лес хорошо кормят, а проходящие мимо караваны позволяют приторговывать и подрабатывать: продавать еду, мех, доски на починку судов или же потянуть корабль против сильного течения.
Жители городищ и рыбаки смотрели на лодку без интереса. Ничего примечательного в ней не было – плывут люди по каким-то своим делам, и ладно. И очень хорошо, что спящую без пробуда Гелию было не видно. На черную бабу обращали бы внимание.
Данапр постепенно сужался. Здесь он еще был не великой рекой, а среднего размера речкой.
На девятый день бородатый дружинник показал знаком, что просит позволения говорить.
– Там вон Гнездовский волок, – сказал он осипшим от долгого молчания голосом и показал на холм, где виднелись крыши не городища, а целого городка. – Прикажи к берегу править. Князь дал куну серебра. Дадим гнездовцам. Перетащат лодку в Касплю-реку.
– Нет. Плыви мимо, – качнул головой Дамианос. – Высадимся выше. Ночью сами перетащим.
Ни к чему гнездовским обитателям знать, что к северу идет лодка, в которой четверо мужчин и диковинная женщина.
Из-за того, что прождали дотемна и потом волокли лодку своими силами, ушло много времени. Еле управились к следующему полудню.
Зато по Каспле, неширокой, темноводной, поплыли много быстрей, потому что она текла куда надо – к северу.
Здесь никто не жил. Городища были редки, стояли пустые.
– Куда ушли люди? – спросил Дамианос.
– Кто знает… – был ответ.
Дружинники сделались напряженными. Всё оглядывались по сторонам, будто ждали беды.
На третий день добрались до второго волока.
– Этот последний, – сказали гребцы с облегчением. – Перетащим в Ловать, а дале не пойдем. Так князь велел, ты сам слышал.
Когда спустили лодку в воды новой реки, на вид неотличимой от Каспли, Дамианос спросил:
– Может, еще погребете? Серебро, которое гнездовцам не дали, ваше будет.
– Нет, – сказал, поежившись, усатый.
Бородатый, осмелев от того, что княжеское задание исполнено и грек им больше не начальник, дерзко прибавил:
– Сами плывите, нам жить не надоело.
– Жаль, что не надоело, – мирно ответил аминтес. И убил бородатого ударом кинжала в глаз. Усатый ахнул, попятился. Его Дамианос сшиб наземь ударом ноги, прижал коленом, перерезал горло.
– Ловко управился, – похвалила Гелия. – Что Кыю скажем, если вернемся?
– Мало ли куда они делись. Край тут глухой. Да и не будет он допытывать. Он умный…
Автоматон, равнодушно наблюдавший за убийством, по команде хозяина спустил трупы в воду. Течение унесет их вниз.
«Такая служба, – думал Дамианос, отмывая забрызганный кровью рукав. – Христовы заповеди не для нас. Кто спасает ближних своих, уже свою душу спас».
Он и сам не знал, зачем каждый раз, убив кого-то по необходимости, ищет для себя оправдания. Верно, по привычке. Никакой вины или каких-то иных чувств давно уже не испытывал. Неприятно, конечно. Да что ж?
Поплыли втроем. Собственно, вдвоем, потому что автоматон – не человек, а машина. Теперь греб он один, без отдыха и остановки. Лишь иногда, чтобы размять нывшие от вынужденного безделья мускулы, на весла садился Дамианос.
Первое городище, которое попалось на Ловати, было не просто пустое, а сожженное дотла.
Причалили. Дамианос походил по пепелищу. Поселок спалили давно, не менее года назад. В бурьяне лежал труп с разрубленным надвое черепом, с которого успела облезть кожа, остались только волосы и борода. В колодезный сруб впилась стрела с неславянским оперением – она засела так глубоко, будто ее выпустил не человек, а крепостной самострел. Только откуда здесь взяться крепостному самострелу? Стрелу пустил какой-то богатырь. Голову тоже разрубили ударом невиданной силы.
Потом встречались еще селения. Тоже черные, мертвые.
Дамианос решил, что днем двигаться опасно. Поэтому в светлое время прятали лодку в кусты и ждали. В путь отправлялись с вечерними сумерками, плыли до рассвета. Кый говорил, что по Ловати до Ильмерь- озера идти шесть суток, но из-за дневок получилось дольше.
Вынужденные стоянки настроения не портили. Гелия, отоспавшаяся за время путешествия, была радостна и беззаботна. Фальшивя, тихонько напевала, часа по два расчесывала свои роскошные волосы и говорила, говорила. Иногда дельное – учила языку вэрингов, но чаще болтала пустое.
На первой же остановке спросила, не передумал ли Дамианос считать ее сестрой. Если передумал, то почему бы ему не провести время с приятностью, раз уж они все равно сидят и ждут.
– Нет, – ответил он. – И больше не предлагай.
– Что же мы будем делать до вечера? Тогда давай разговаривать. Я знаешь, про что тут думала?
Он вздохнул. Ладно, лучше пусть болтает, чем пристает со своей холодной любовью. Всё не может успокоиться, что не превратила его в «инструмент».
– Ты обратил внимание, как на нас с тобой смотрели дружинники, которых ты убил? Какие у них были лица?
– Боязливые. Мы для славян – люди чужие, обладающие непонятным знанием, а потому страшные.
– Мы для них не люди, а сверхъестественные существа. Здесь мы – боги, спустившиеся к смертным.
– С той лишь разницей, что мы тоже смертные, – заметил Дамианос. Она хотела что-то ответить, но не стала.
Какое-то время спустя заговорила снова.
– Нас двое: ты и я. Я вдруг это поняла.
– Конечно, двое. Магог не в счет.
– Я не про сейчас. Я про вообще. Понимаешь, я всегда думала, что на свете я одна, а все остальные не имеют важности. Или вообще мне мерещатся. А ты имеешь для меня важность. Даже если мерещишься. Не понимаешь?
– Нет.
– Я тебе одну историю расскажу. Тогда ты поймешь. – Она поворошила палкой неяркий, бездымный костер. Дамианос никогда еще не видел ее такой грустной и серьезной.
