— Или эту? — спросил дэв, понатужился и дунул на дерево с рубинами.
Дерево стало огненным, потом почернело и наконец улетело дымом.
— Выбирай свою смерть! — повторил дэв.
— Надо подумать, — хладнокровно сказал Аладдин. — Каждая из этих смертей имеет свои достоинства.
Он задумчиво поглядел на дэва, перевел взгляд вверх на лампу, где горел огонек, затем поднял свой меч, который уже почернел и остыл.
Дэв смотрел на Аладдина, в его глазах танцевали искры.
— Можно мне погадать, какую смерть выбрать?
— Можно, — презрительно прохрипел дэв.
Аладдин взял меч в руки, сделал им несколько замысловатых движений. И вдруг с силой швырнул вверх.
Со свистом меч взлетел под самый свод пещеры и (мы должны похвалить Аладдина за меткость) сшиб лампу. Лампа полетела вниз и шлепнулась прямо в водоем.
И тогда произошло то, чего поистине не видел никто из живущих. Огонек лампы, попав в воду, вспыхнул ярчайшим светом и зашипел. Не забывайте — ведь это был не огонек, а сердце дэва. Вода в мраморном водоеме сразу превратилась в расплавленную ртуть. Потом вскипела и взлетела вверх клубящимся облаком пара, все погасив.
В то же мгновение дэв с пронзительным воем начал рассыпаться, с него падали во все стороны языки пламени. Они тут же гасли и разлетались хлопьями пепла. Что было дальше, Аладдин не видал, так как облако пара все от него заслонило.
А когда туман рассеялся, Аладдин обнаружил на месте огненного дэва лишь груду черного пепла. По стенам и сводам пещеры сочилась вода. Деревья волшебного сада были мокры, будто только что прошел дождь. Влажные рубины, сапфиры и изумруды излучали рассеянный свет. И при этом свете Аладдин различил водоем.
Он подошел к его краю. Водоем был пуст. А на мраморном дне лежали лампа и меч.
Аладдин спрыгнул в водоем и сел на корточки на почтительном расстоянии от лампы. Неужели та самая лампа? Вокруг никого. Он и лампа. Обыкновенная старая лампа.
— Хм… — сказал Аладдин.
Вложив меч в ножны, он взял лампу, вылез из водоема. И, позабыв про рубины и изумруды, зашагал к выходу.
Проходя через пещеру, где недавно с ним разговаривал низкий голос, Аладдин сказал наугад:
— Спасибо.
Никто не ответил.
Тогда Аладдин пошел дальше. И стал на ощупь подниматься по выщербленным ступеням, пока не увидел впереди слабый отблеск луны.
Магрибинец устал ждать. Он ходил у входа в пещеру туда и сюда, и за ним двигалась его тень в лунном свете. Невдалеке на древней гробнице тускло светились изразцы. В стороне неподвижно стоял черный верблюд.
Но вот Худайдан-ибн-Худайдан увидел Аладдина, вылезающего из пещеры: в его руках была лампа. Выражение злобы вмиг сменилось на лице магрибинца маской необыкновенной доброты.
Сияя, Аладдин протянул ему лампу. Магрибинец дрожащими руками схватил ее, стал рассматривать.
Аладдин спросил:
— Та самая?
Магрибинец не ответил. Он взял из рук Аладдина свой меч, положил лампу на камень, вынул меч из ножен. И занес — да, да, занес! — меч над головой своего племянника.
— Что ты делаешь, дядя? — воскликнул Аладдин.
— Дядя?! — захохотал магрибинец и с силой опустил меч.
Аладдин увернулся, но потерял равновесие и провалился обратно в пещеру.
А меч угодил в лампу. Она со звоном подпрыгнула и исчезла вслед за Аладдином.
Магрибинец испустил самое длинное из своих проклятий. Однако тут же бросился к пещере и закричал:
— Куда ты? Возлюбленный племянник! Куда?! Я пошутил! Скорей вылезай!..
Из пещеры не доносилось ни звука.
Потрясенный Аладдин сидел в полутьме на выщербленных ступенях. Рядом валялась лампа. Сверху слышался голос:
— Аладдин!.. Аладдинчик!..
Аладдин не двигался и размышлял.
Потом он взял в руки лампу и увидел какие-то арабские буквы, покрытые налетом нагара. Чтобы разглядеть их, он стал полой халата осторожно тереть край лампы.
И вдруг — о чудо! — из лампы взлетели белые струи. Они мчались кверху, расширяясь, пока не приняли очертания джина. От неожиданности Аладдин повалился на спину. И высоко над собою увидел огромную добродушную голову джина. Посреди его лба торчал рог.
— Слушаю и повинуюсь! — сказал джин.
— Кто ты? — спросил Аладдин, когда к нему вернулись слова.
— Я раб этой лампы! Приказывай!
— Ты джин?
— Да-а.
— Ах, джин, — обрадовался Аладдин, сразу все поняв. — Слушай, джин. Почему дядя хотел меня убить?
— Он не дядя, — сказал джин. — Он злой магрибский колдун.
— Колдун?!
Аладдин не мог прийти в себя от изумления.
— Да! Мы, джины, его знаем. Знаем целых восемьсот лет… Приказывай!
— Что?
— Ну как что! — удивился джин. — Удавить его? Утопить? Стереть в порошок?
— Нет, нет, что ты? Зачем? Пусть отправляется обратно в Магриб.
— Слушаю и повинуюсь! — сказал джин и исчез.
В этот полуночный час в Багдаде на вершине недостроенного минарета работали два старых мастера. Как всегда, эти мастера клали кирпичи и изразцы ночью, при звездах, чтобы люди своими пустыми криками не мешали им работать. Смазывая жидкой глиной кирпичи и разглаживая ее лопатками, они прилепляли изразцы и беседовали об Аладдине и его дяде, о котором целый день болтал базар и которого они даже встретили вечером, когда тот с племянником направлялись за город.
— Ты думаешь, богатый дядя — это хорошо? — сказал мастер Абу-Яхья, лоб которого был туго повязан платком, а под ним шевелились седые мохнатые брови. — Богатый дядя — плохо.
— Почему? — спросил Абу-Наиб, борода которого была покрашена хной.
— То, что дается даром, потом обходится дорого, — сказал первый, подняв голову, и его брови замерли от изумления.
