— Прошу, — любезно пригласил шофер, молодой черноволосый парень.

Воронков и Гуринович сели в машину. Шофер затянул занавески на окнах и, усмехаясь, спросил:

— Куда прикажете?

— Прямо к Кубе, — тоже улыбаясь, сказал Воронков.

— Жаль, маловато вас, а то бы с удовольствием завез таких гостей, — ответил Иванов и включил стартер.

Через щели между занавесками были видны руины города, мелькали формы эсэсовцев.

Вот машина остановилась. Воронков и Гуринович сжали в карманах пистолеты. Но машина снова тронулась, и мимо промелькнул наряд охраны эсэсовцев.

— Контрольный пост, — коротко пояснил Иванов.

Отодвинули занавески. Теперь машина мчалась среди зеленых полей. Проехали совхоз «Сеница».

— Хватит, товарищ Иванов, спасибо, — сказал Гуринович. Шофер затормозил.

— Смотри, и фамилию знаете! — удивился он.

— С незнакомыми не ездим, а после войны обстоятельнее познакомимся, — засмеялись пассажиры и, перепрыгнув канаву, исчезли в кустах.

Машина быстро развернулась и помчалась назад. Воронков посмотрел на часы, до встречи оставалось два часа.

Ожидали долго. Наконец на дороге показался высокий человек, одетый в форму офицера-«самооборонца».

— Ты посмотри, чтобы кустами кто-нибудь не подобрался, а я пойду навстречу, — сказал Гуриновичу Воронков и вышел на дорогу.

— Сухая береза, — проговорил Воронков, поравнявшись с «самооборонцем».

Тот ответил условным отзывом и спросил:

— Вы один?

— Вдвоем.

— Александр Коненцов, — поклонившись, представился «самооборонец».

— Максим, — назвался Воронков и в свою очередь спросил: — А вы один?

Коненцов утвердительно кивнул головой и угрюмо проговорил:

— Не очень приятно здесь в такой форме ходить.

— Не нужно было вообще ее надевать, — улыбнулся Максим, — во всяком случае пришла пора сбросить эту форму… Итак, вы обещаете освободить военнопленных? — Воронков в упор посмотрел на Коненцова.

— А нашим людям жизнь гарантируете? — Вместо ответа спросил Коненцов.

— Живите себе. Мы расстреливаем только предателей и палачей… Как вы наметили вывести пленных?

— Думаем ночью, когда наше подразделение будет стоять на постах. Пусть приходит ваша охрана. Мы пропустим ее в лагерь.

— Хорошо. Ваше предложение доложим командиру. Послезавтра в это время будьте на дороге около деревни Кайки, — сказал Воронков.

Коненцов ушел.

Из кустов выбрался Гуринович.

— Как? — он кивнул в сторону уходящего «самооборонца».

— Посмотрим! Не в его интересах обманывать нас, — коротко ответил Воронков. — Пошли.

К вечеру они пришли в Озеричино, сели на лошадей и ночью были в лагере.

Встретить Коненцова и привести военнопленных в лагерь решили поручить Воронкову и Усольцову с группой.

Они начали собираться в поход. Мы с комиссаром засели готовить воззвания к интеллигенции Минска. Перед этим пришлось прочитать несколько буржуазно-националистических белорусских газет; в некоторых листовках мы разоблачали их лакейство перед палачами белорусского народа.

Едва мы закончили работу, как за лагерем послышался сигнал автомашины. Родин и я вышли из палатки. Среди деревьев буксовала большая немецкая автомашина «Бюсинг». Около нее возились Анатолий Чернов и молодой парень в эсэсовской форме.

Анатолий вместе с другими сейчас постоянно находился в Озеричино, и я понял, что это он пригнал автомашину. Возле машины уже собрались партизаны. Подошли и мы с комиссаром.

— Вот командир, — Чернов указал на меня.

— Константин Сенько, — вытянулся «эсэсовец».

— Так вот какие наши боевые орлы! — комиссар сердечно пожал руку Константину.

Заглушив мотор, из машины выскочил и Владимир. Оба брата были стройные и ловкие, с темными курчавыми волосами. Только эсэсовские кителя портили их вид.

— Что там в машине? — спросил я.

— Соль, сахар, табак, мука и разная другая мелочь, — махнул рукой Владимир.

— Откуда же это? — удивился комиссар.

— Из немецких складов, — беззаботно ответил он. — Все товары доставлены по назначению. Мы заметили около склада груженую автомашину и решили ее угнать. Я и брат стали крутиться около машины, а Михаил Иванов в складе заговаривал зубы эсэсовцам. Улучили минутку, захлопнули на щеколду дверь и… с ветерком! Темно было, не поймали.

Подбежали женщины, среди них была и Мария Сенько. Сначала она удивленно смотрела на «эсэсовца», потом бросилась ему на шею:

— Костя, дорогой!

Владимир вышел из группы обступивших его партизан и нежно обнял сестру. Мария успокоилась, вытерла фартуком слезы.

— Снимите скорее эту поганую одежду!

— Снимем. А у вас, говорят, соли нет, так мы позаботились, — и Владимир показал на машину.

Через час братья Сенько были в нашей штабной палатке и подробно рассказывали о своей работе. Мы им подсказали кое-что для будущего, потом спросили:

— Вы профессора Клумова знаете?

— Кто его в Минске не знает? — ответил Константин.

— А вы можете зайти к нему по важному делу?

— Можем, — кивнул Владимир.

— Оккупанты, чувствуя свой близкий конец, вывозят из города научные и художественные ценности, надо помешать им грабить народное добро. У нас есть воззвания к интеллигенции, не возьмется ли Клумов распространить их?

— Я думаю, возьмется, — уверенно сказал Константин. — Разрешите ехать домой?

До Озеричино братьев провожала Мария. Гуриновичу в город идти не пришлось.

Мы с нетерпением ждали возвращения Воронкова и Усольцева. Они вернулись через двое суток и привели шестьдесят военнопленных. Военнопленные долго умывались, приводили себя в порядок и еще дольше обедали. Врачи Лаврик, Чиркин и Островский внимательно осматривали больных и строго определяли диету.

Начальник штаба Луньков и его помощник Андросик составляли список нашего пополнения.

— Кто среди них Коненцов? — спросил я Воронкова.

— Его здесь нет, он возвратился в Минск.

Созвали митинг бывших военнопленных. Среди них было и восемнадцать бывших их охранников.

— Как дальше жить будете, друзья? — обратился комиссар к военнопленным.

— Мы теперь поняли, что значит сдаться в плен, — отозвался пожилой исхудалый мужчина. — Дайте нам немного окрепнуть, и мы опять возьмем в руки оружие.

— Но партизаны в плен не сдаются, — необдуманно крикнул кто-то из наших.