волос шириной с палец на выбритой наголо голове, на все лады воздействовал скорее слабым, чем зычным, голосом на горстку запуганных слушателей. Временами ему отказывал голос, и тогда он прибегал к резким, судорожным жестам. Произнося слова «дьявол» и «ад», он, дабы усугубить производимое впечатление, протягивал к слушателям растопыренные пальцы обеих рук, отчего дети в испуге зарывались в материнские юбки, а видавшие виды мужчины закрывали лицо локтем.
Когда Магдалена подошла к ним, он как раз вошел в раж:
— О вы, грешники перед ликом Господним, как тяжко будет у вас на душе, когда вы, предавшись блуду, станете добычей геенны огненной и ее чертей. Издалека вы будете слышать глас Господень: «Идите, проклятые, в вечный огонь!», ибо вы не достойны Его лика. Лишь адские привидения, ужасные маски и злых духов, которым служили, будете встречать вы на своем пути. Подумайте, каково будет у вас на душе, когда вы впервые увидите железные врата адовы, выкованные из железа засовы, которые никогда уже больше не откроются для вас, когда вы изо дня в день будете слышать отчаянные вопли проклятых, вой и зубовный скрежет лютых волков и драконов. Когда вас будут лизать раскаленные языки адского пламени, по сравнению с которым земной огонь — прохладная роса. Вы будете кричать: «Ах, чего мы лишились! А ведь могли бы со святыми ангелами воспарить на небо, к вечному блаженству». Но я говорю вам: еще не поздно. Покупайте полное отпущение грехов, вымоленное для вас досточтимым князем-епископом Альбрехтом у Папы Римского на благо своих чад. Рейнский гульден за одну индульгенцию. Это много денег и в то же время мало, если вспомнить, от чего избавляет вас этот гульден.
Устрашающие картины, которые проповедник живописал визгливым голосом, привлекали все больше слушателей, они молча окружали помост и робко взирали на доминиканца.
В благоговейной тишине вдруг раздался голос известного во всем городе пьяницы, который вот уже десять лет безуспешно пытался пропить доставшиеся ему в наследство городские дома:
— Эй, монашек, а как обстоят дела с нашим досточтимейшим архиепископом Альбрехтом, который подвержен сладострастию и чревоугодию куда сильнее, чем любой житель Майнца? Разве он не нуждается в полном отпущении грехов гораздо больше, чем все мы? Он тоже платит гульден за бесполезную бумажку? Или грехи его курфюрстшеской милости отпускаются еще до их совершения?
У некоторых слушателей, минуту назад уже готовых покаяться, на лицах появились ухмылки, они принялись толкать друг друга в бок и скалить зубы. Велеречивый проповедник, прежде чем собраться с ответом, покраснел как рак и стал разевать рот, словно рыба, выброшенная на берег.
Жена могильщика, предававшаяся похоти, пока ее муж закапывал покойников, заверещала во всю глотку:
— Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Ее выкрик подхватили сначала парочка простолюдинок, потом к ним присоединились мужчины, и вскоре вся площадь огласилась стройным хором:
— Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Остальные проповедники замолкли на своих возвышениях, не в силах перекричать гулкие вопли горожан, требующих канатоходца. Ни одного гульдена не попало в кассу.
Из страха быть узнанной в толпе Магдалена поспешила вернуться в лагерь циркачей, разбитый за собором. Она горела желанием узнать, что же все-таки произошло накануне. Поскольку Рудольфо не проявлял ни малейшей готовности вдаваться в объяснения, она спросила его без обиняков, кто был тот незнакомец в соборе и как объяснить его странное поведение.
— Ты, конечно, слышала о Дезидерии Эразме, больше известном как Эразм Роттердамский? — издалека начал Рудольфо.
— Я так и думала, — перебила его Магдалена. — Этот остроносый мужчина с таким выразительным лицом показался мне на удивление знакомым. Теперь понятно, откуда я знаю его лицо. В монастырской библиотеке было много его книг. На одной из них была изображена гравюра с картины художника Гольбейна — Эразм за своим пультом. Меня особенно поразили его руки: левая рука была украшена двумя крупными перстнями на безымянном и указательном пальцах. Я тогда еще подумала: «Каким-то тщеславным выглядит теолог, вышедший из монастыря и клеймящий пороки клерикализма». Но почему, скажи на милость, великий Эразм Роттердамский просил у тебя прощения?
Рудольфо выдержал долгую паузу и наконец произнес:
— Эразм — один из Девяти Незримых. Если быть точнее, он Примус, то есть Первый из нас. Во время нашей встречи в монастыре Эбербах у них зародилось подозрение, что в своем искусстве я использую не совсем честные манипуляции, описанные в «Книгах Премудрости». А как ты знаешь, это запрещено под угрозой смерти.
— О Боже! — воскликнула Магдалена и зажала рот рукой. Потом продолжила: — Так вот почему те странные мужчины не отходили от тебя перед выступлением. Они хотели проследить, чтобы ты не пил эликсир! Но как же тебе удалось…
— Ты хочешь сказать, как мне удалось выпить эликсир? Я не пил его!
— Как… не пил?
— Я поднялся по канату, не выпив ни одной капли чудодейственной жидкости.
Магдалена посмотрела на него в полном недоумении.
— Да, это правда. Я уже простился с жизнью и умирал от страха, пока через несколько шагов не заметил, что почти не оступаюсь. Только не спрашивай меня, как это произошло. Я сам не знаю.
— Тогда Эразм имел все основания извиниться перед тобой!
— В этот раз — да. Но будь уверена, я никогда больше не взойду на канат без эликсира. Никогда!
С огромной площади долетали все более истошные крики:
— Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Рудольфо и Магдалена все еще были погружены в беседу, когда перед ними вновь появился Иоахим Кирхнер и с вежливым поклоном передал просьбу его высокопреосвященства незамедлительно начать восхождение по канату, в противном случае может возникнуть народное волнение, чего он очень опасается.
Как только Кирхнер удалился, Рудольфо подошел к книжной полке и вынул оттуда невзрачную книгу в коричневом переплете, размером с мужскую ладонь. Широко распахнув глаза, Магдалена наблюдала, как канатоходец раскрыл книгу, но не для того чтобы читать или искать секретную формулу, — нет, он извлек из книги стеклянную колбу величиной с указательный палец. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не книга, а шкатулка, в которой хранился крохотный сосуд.
Рудольфо поднес колбу к свету, проверяя количество мерцающей голубоватой жидкости. Потом накапал пять капель себе на язык, убрал колбу в шкатулку и водворил ее на привычное место.
Уже через несколько мгновений Рудольфо преобразился, он словно очутился в другом мире. Взгляд его стал стеклянным и блуждающим. Магдалене показалось, что он смотрит сквозь нее. Будто деревянная марионетка, он облачился в свой белый костюм и, не сказав ни слова, вышел из фургона.
Поначалу Магдалена пришла в полное замешательство от такого поворота событий, потом в памяти всплыл вчерашний день, и она решила опять подняться на башню, чтобы дождаться там Рудольфо на высоте, открытой воздуху и свету.
На коротком пути следования от фургона к месту, где трос был обмотан вокруг городского колодца и зафиксирован в земле, канатоходца тут же окружили плотным кольцом.
Люди, словно перед ними был святой, пытались ухватиться за край его одежды и продолжали при этом орать:
— Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Усердно работая локтями, Магдалена протиснулась к узкой дверце, которая вела на колокольню. Обитая железом дверь была закрыта. Она забарабанила кулаками по покрытому черной краской железу, но все напрасно. Епископский портал и портал Пресвятой богородицы, расположенные с обеих сторон восточных хоров, тоже были заперты. Тогда Магдалена решила смотреть представление в толпе на Рыночной площади.
Когда Рудольфо вскочил на канат у большого колодца, буйство публики тут же улеглось. Сотни, тысячи глаз следили за каждым движением канатоходца. В это полуденное время погода благоприятствовала выступлению. Жара последних недель схлынула, и не было ветра, который мог бы привести в движение канат.
