фигуру и я — то нельзя есть, это нельзя… Но Аксинья была совершенно иной — сильная, зрелая женщина, стать которой формировала не диета, а работа, очень подвижный образ жизни, степные просторы, ее окружение, в котором ценились бесстрашные, сильные люди. Казачки — это жены, подруги, возлюбленные прирожденных воинов, и «барышни» на Дону были не в цене. Они конечно же не могли носить воду «бедрами»…

Женщины терпят мучения, пытаясь похудеть. А для меня сверхзадачей стало набрать вес, поправиться. И не просто добавить килограммы, а изменить фигуру, но так, чтобы ее не испортить, не обезобразить. И я стала в безмерном количестве поглощать сметану, мед, орехи, другие высококалорийные продукты. Обязательными были зарядка, гимнастика — нельзя позволить себе стать рыхлой, сдобной. Через относительно короткое время я «добавила» пятнадцать килограммов.

В это трудно поверить, но это так. Я готова была на любые мучения, лишь бы не сойти с роли, стать если не Аксиньей, то хотя бы ее правдивым подобием. А для этого надо было быть казачкой…

Когда начались съемки, выяснилось, что я панически боюсь лошадей, не могу заставить себя сесть в седло. С. А. Герасимов и так и сяк убеждал меня, потом пригласил трех казачек из соседних станиц дублершами. Такого умения я не выдержала. Посмотрела, как лихо они гарцуют, села в седло, и лошадь пошла рысью. В седле я удержалась. Главное — преодолеть страх, я всегда это знала!

Я и раньше, до съемок, была немного знакома с казаками. Во время войны наш госпиталь находился не меньше месяца в станице Обливской. Я уже тогда поняла разницу между крестьянками и казачками. Это удивительно гордые, свободолюбивые женщины. Редкостью для того времени было то, что они все без исключения владели грамотой. Жили мы в доме, крытом железом. Это уже не курень, а именно дом. Его хозяйка, как только начинался обстрел, бежала в комнаты, хватала перину, залезала под кровать и этой периной укрывалась. Помню, я пыталась ей объяснить, что лучше уходить на улицу, ложиться на землю. Она меня не понимала, так как считала, что родной дом ее охранит и обережет. И она оказалась права — ее не зацепил ни один осколок. Но это к слову. А всерьез — я видела, как она управляется с хозяйством. Она была учительницей в станице. Я и сейчас помню ее замечательные черные глаза, разворот плеч — сильная, красивая женщина. И теперь я старалась ей подражать: как это важно — иметь перед собой конкретный образ!

Пока шли пробы, на хуторе Диченском построили декорации: курени Мелеховых, Астаховых, лавку Мохова, дом Листницких и другие. На Диченском, кстати, снималась и первая экранизация «Тихого Дона» в 1928 году. Эту станицу выбрали потому, что сюда можно было подвезти по железной дороге технику, декорации, словом, большое и сложное хозяйство, которое требуется для съемок фильма.

Курени и дома построили заранее, их поливали дожди, сушили ветры, коптило солнце, и вскоре, месяцев через шесть, они приобрели такой внешний вид, словно стояли здесь издавна.

Как только были утверждены исполнители главных ролей, подобраны актеры на другие роли, начались съемки. Первый съемочный день был будничным и деловитым, но у всех в душе царило приподнятое праздничное настроение. И хотя актеры — народ эмоциональный, все его старались сдерживать, ибо понимали, как многое зависит от начала. Я же больше всего боялась выглядеть испуганной или растерянной. У меня был опыт съемок в предыдущих фильмах, но я приступала к огромной, масштабной работе, понимая, что такой шанс выпадает далеко не каждой актрисе. Внешне я выглядела, наверное, спокойной, но что у меня творилось в душе!

Многие представляют, что фильмы снимаются сцена за сценой в определенной последовательности, продиктованной сценарием. На самом деле все выглядит иначе: снимаются те фрагменты картины, которые выберет режиссер. А его выбор зависит от готовности актеров, декораций, техники, света, места съемок, наконец, от его настроенности на определенный сюжет — словом, от множества объективных и субъективных условий, которые порою даже трудно объяснимы: так решил режиссер, и этим все сказано.

Съемки начались на киностудии, в павильоне. Объект — «Курень Астаховых». Снимали сцену возвращения Степана Астахова из летних лагерей: он уже знал, что Аксинья ему изменяет с Григорием Мелеховым. Приехала к Андрею Томилину в лагерь жена и выложила все станичные новости. Томилин отозвал Степана в сторону:

«— Баба моя приезжала… Ноне уехала.

— А…

— Про твою жененку по хутору толкуют…

— Что?..

— Гутарют недобро.

— Ну?

— С Гришкой Мелеховым спуталась… В открытую».

Так у Шолохова выписаны пока еще тихие раскаты надвигающейся грозы. Перед съемкой я читала и перечитывала то, что мне предстояло сыграть в первый день. Душой и сердцем пыталась понять, что чувствовала моя героиня.

«Степан стал на пороге, исхудавший и чужой.

Аксинья, вихляясь всем своим крупным, полным телом, пошла навстречу.

— Бей! — протяжно сказала она и стала боком.

— Ну, Аксинья…

— Не таюсь, грех на мне. Бей, Степан!»

Пока Степан размышлял, лежал на кровати, теребя темляк шашки, хлебал молоко, медленно жевал хлеб, Аксинья смотрела на него «с жарким ужасом». Мне надо было сыграть эту сцену и еще вот что: «Страшный удар в голову вырвал из-под ног землю, кинул Аксинью к порогу. Она стукнулась о притолоку спиной, глухо ахнула.

Не только бабу квелую и пустомясую, а и ядреных каршеватых атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову. Страх ли поднял Аксинью, или снесла бабья живучая натура, но она отлежалась, отдышалась, встала на четвереньки.

Закуривал Степан посреди хаты и прозевал, как поднялась Аксинья в дыбки. Кинул на стол кисет, а она уже дверью хлопнула. Погнался…»

Ничего подобного в жизни я не только не переживала, но и не наблюдала, не видела. Я могла лишь представить, как это могло быть. Но сила шолоховского таланта была такова, что я вдруг почувствовала себя Аксиньей, которую страшно избивает муж. И ощутила ее боль, безысходность, отчаяние, «жаркий ужас».

Я сыграла эту сцену так, что, когда все кончилось и притушили свет в павильоне, села и расплакалась. Не решалась спросить, получилось ли, но по лицам режиссера, оператора, тех, кто был на съемочной площадке, поняла, что я сыграла так, как они и ждали…

Большим событием для меня стал выезд на съемки в Диченский. Я жила не на хуторе, а в Каменском. Уже тогда давали себя знать недуги прежних лет, и, чтобы успешно работать, не сойти с дистанции, я нуждалась в определенных бытовых условиях. Конечно, на хуторе их не было. Я вроде бы отделилась от всей нашей остальной киношной компании. Не оставалась с коллегами по вечерам, не поднималась с ними ранними утрами. Я грустила по этому поводу, чувствовала себя немного обделенной. Но я вынуждена была жить именно так, чтобы постоянно быть в форме, и состояние моего здоровья не отражалось на ритме съемок.

Дни мои были очень напряженными. На съемки я одевалась с утра. Надевала платье Аксиньи, набрасывала на плечи платок. И так ходила до вечера — весь съемочный день. Конечно, я выделялась среди жителей хутора — ныне станичники носят те же платья, костюмы, что и горожане в других районах России. Правда, местные старушки ходили в длинных платьях, как в молодости, и я нередко ловила на себе их одобрительные взгляды. Для меня это было важно, так как больше всего я боялась выглядеть «ряженой».