Мажесте готов был пойти ко дну, громадный вал выкинул его на палубу невольничьего судна, окровавленного, ошеломленного и лишившегося чувств.

Таким образом, бездна возвращала этого обездоленного ребенка его мучителям, и волна Лагоа заодно с бандитами отнимала у него драгоценную свободу, едва только он успел ее вкусить.

Что-то ожидало его теперь в руках бандитов, лишившегося своего единственного друга, защитника и покровителя?

В то время как грубые руки хватали его, надевали цепи и волокли в трюм, где находились те, которые назавтра должны были быть проданы в неволю, волны течения уносили Фрике прямо на берег. Он уже касался ногами земли, но набежавший вал подхватил его и снова отнес в море, а следующий нес опять к берегу, пока наконец он не ощутил под ногами твердую почву. Несмотря на то что он едва мог дышать и едва держался на ногах, он все-таки нашел в себе силы отбежать назад несколько метров и избежать последнего вала, гнавшегося за ним по пятам.

Он был спасен, но какой ценой? Он только и думал о своем товарище, и первой его заботой было отыскать его.

Если парижский гамен, привычный ко всякого рода телесным упражнениям, был превосходным пловцом, то и африканский мальчуган, проведший всю свою жизнь на большой реке, нисколько не уступал ему в этом искусстве. Он чувствовал себя в воде, как настоящая амфибия и, по расчетам Фрике, должен бы выйти на берег несколькими минутами раньше его.

Поэтому Фрике не был особенно встревожен; он был уверен, что Мажесте где-нибудь на берегу, в нескольких метрах от него. Отряхнувшись, как мокрая собака, и прокашлявшись хорошенько, причем он отхаркнул доброе количество морской пены, он приложил ко рту обе ладони и издал резкий, знакомый всем парижанам звук:

— Пиии-у-у-ить! Пиии-у-у-ить!

Но этот знакомый негритенку сигнал остался без ответа. Фрике повторил его. Опять молчание. Тогда он пробежал сто или двести шагов поберегу, беспрестанно повторяя свой призывный крик, но напрасно. Он вернулся назад, все так же бегом и не переставая кричать, и его пронзительный чистый голос заглушал шум прибоя и рев волн.

Так продолжалось около четверти часа. Тогда им овладело страшное предчувствие. Сердце его болезненно сжалось, в висках застучало, и глаза затуманились.

— Мажесте! — крикнул он голосом, полным отчаяния. — Где ты? Сюда! Сюда! Ко мне!.. Ко мне, мой милый братец! Где ты? — И, не получив ответа, убитый, изнемогающий и обессиленный. Фрике упал на колени на сырой песок берега и, ломая в отчаянии руки, громко заплакал.

Но это продолжалось недолго. Как мы уже видели, Фрике был закаленной натурой; он вскочил на ноги и, бросив на море вызывающий взгляд, воскликнул:

— Нет, подожди! Мой малыш не мог утонуть; ведь я же не утонул! Одно из двух: или он еще плавает где-нибудь на волнах, или же эти негодяи все же изловили его. Последнее мне кажется более вероятным!.. Я не чувствую никакой усталости, но если бы даже я изнемогал, это не удержало бы меня вернуться на судно! Я возвращусь назад… Ведь, в сущности, не съедят же они меня живьем. А если нам предстоят батоги, то мы их вынесем вместе… А если бы они вздумали вдруг нас повесить?! Ну что ж! Тем хуже, мое кругосветное путешествие закончилось бы печально. Но, во всяком случае, никто не мог бы осудить меня и сказать, что парижанин Фрике покинул на произвол судьбы своего маленького друга, своего братишку. Месье Андре и доктор никогда не простили бы мне подобного поступка, да и я сам никогда не простил бы себе этого!.. Бедняжка!.. У него остался только я один на свете… Как он меня зовет, как ждет… Как тревожится… И теперь он там один со всеми этими бандитами… с этими грубыми животными… тогда как, если бы там был я… особенно с тех пор, как я распорол брюхо этому немчуре, все шло у нас как по маслу. Так, значит, в путь, Фрике, и не теряя времени — вперед!

Воспользовавшись большим валом, вынесшим его на берег, отважный мальчуган пустился обратно к судну, которое он искал глазами с гребня вала, стараясь не потерять надлежащего направления.

Хотя ветер продолжал дуть с бешеной силой, ни малейшее облачко не затемняло горизонта, и бледный звездный свет достаточно освещал поверхность воды, чтобы позволить пловцу ориентироваться.

Фрике плыл спокойно, не спеша, как опытный пловец, желающий сберечь свои силы до конца.

Время шло, но расстояние между ним и судном не уменьшалось. Мало того, когда, очутившись на гребне вала, Фрике искал глазами судно, он не мог нигде его найти. «Неужели я сбился с пути? — подумал он. — Да нет же, звезды на прежних местах! Но где же это проклятое невольничье судно?»

— Ага! Вот уже и артиллерию в ход пустили! — воскликнул пловец, когда неподалеку на горизонте мелькнул огонек, вслед за которым грянул пушечный выстрел. — Честное слово, я не понимаю, что это значит! — пробормотал Фрике.

Снова мелькнул огонь, и за ним последовал второй выстрел, а минуту спустя — третий, затем четвертый и пятый.

Едва только последний выстрел раскатился глухим, как отдаленный гром, раскатом, как с полдюжины ракет высоко взвились к небесам, описав капризные линии на темном горизонте.

— Понятно! — воскликнул мальчуган. — Пять пушечных выстрелов, а за ними ракеты, это на всех языках в мире означает бегство с судна… Но раз беглец сам добровольно возвращается к вам, негодяи, так к чему даром тратить порох и устраивать фейерверк? Хм! Вот будет потеха, когда я вернусь; если они затевают из-за меня такой шум, то, значит, готовят мне торжественный прием. Однако вперед! Мой братишка, верно, сильно нуждается в моей помощи!

Фрике напряг свои силы и стал продвигаться вперед еще быстрее. Теперь, когда выстрелы и ракеты указывали ему направление, он плыл уже наверняка и вскоре мог смутно различить очертания судна.

Он все плыл, и ему казалось, что он продвигается вперед, а между тем расстояние не только не уменьшалось, а как будто даже, наоборот, увеличивалось: несмотря на все его усилия, хотя ветер продолжал дуть с берега, волна упорно относила его к земле. Наконец он это заметил и невольно содрогнулся. Он испугался не за себя, этот мальчик с геройской душой дешево ценил свою жизнь и ни разу не упускал случая пожертвовать ею ради благородного поступка. Но мысль, что он не может помочь своему братишке, не может разделить с ним его мучений, и, быть может, даже смерть, доводила его до отчаяния.

— Нет, как видно, все кончено! — воскликнул он, задыхаясь. — Я захлебнусь прежде, чем доплыву до судна. Это ясно… Бедный, бедный маленький братец… Я люблю тебя всем сердцем, видит бог!.. Месье Андре, доктор… песня вашего мальчугана спета… А между тем я хотел еще сделать так много хорошего… Я хотел стать полезным человеком. Но нет! До последней минуты, до последнего моего вздоха я буду пытаться добраться до моего братишки… который зовет меня, ждет меня… который надеется на меня… Цыц!.. Я, кажется, плачу!.. В воде-то! Это просто смешно! Скажите пожалуйста, да разве здесь без этого мало воды? Нет, это слишком глупо!

Но члены его начинали затекать. Он уже еле махал руками. Налетевший вал перевернул его, как соломинку, и увлек за собой. Фрике потерял сознание и исчез среди волн…

Из всех живых существ, обитающих на нашей планете, четвероногих и двуногих, а из последних белокожих, чернокожих, желтокожих и краснокожих, — в ком душа всех крепче держится, так это, несомненно, в парижанине.

Парижанин — это существо совершенно особого рода. Он обыкновенно не толст и не тонок, не крупен и не мелок, не брюнет и не блондин, так, нечто неопределенное. Лицо его обыкновенно не имеет ничего общего с несколько глуповатым греческим профилем и еще того меньше — с гордой, надменной линией римского силуэта. Его хрупкое на вид сложение представляет резкий контраст с мускулистыми членами атлетов. Его торс, кажется, легко пронзить длинной спицей… Но не доверяйтесь первому впечатлению! Этот неприметный человек с живым, проницательным взглядом, с бледным лицом и тщедушным видом, это — человек, с которым не так-то легко сладить.

Да! Парижанин, добродушный до слабости, великодушный до безрассудства, преданный до гробовой доски другу, а главное идее, что не раз было доказано даже самой историей, — этот парижанин становится ужасен, как только дело коснется его святыни. Он не только ужасен, но и непобедим!

Его мнимая слабость только кажущаяся. Поставьте его в кузницу, где он будет вдыхать ядовитые