Было очень хорошо. Ничего похожего на нашу дорогу в Кочеты. Из вагона Лев Николаевич почти не выходил. Только вечером, уже незадолго до приезда, говорил с молодой женщиной и с полицейским.
— В полицейской форме? — спросил он о последнем, когда я оказал, что он хочет поговорить с Львом Николаевичем. — Тем более интересно. Давайте его сюда!
Однако Лев Николаевич в нем разочаровался.
— Совсем пустой! Спрашивает, есть ли бог… Ничего не читал, ничего не знает. Я указал ему на его нехорошее дело. Говорит: нужно зарабатывать хлеб…
Женщина, та серьезнее. Ей нужно было, а этому не нужно было.
О женщине потом Лев Николаевич говорил мне: она — замужняя и полюбила другого. Лев Николаевич говорил ей, что за другим может последовать третий и т. д.
Перед Щёкином, где Лев Николаевич решил слезть, чтоб не ехать лишнего по железной дороге до Засеки, начали укладываться.
— Что же это я лодырничаю?то? — спохватился Лев Николаевич, стоявший уже в шляпе и в пальто у окна в коридоре. — Дайте мне что?нибудь.
— Вот донесите это, Лев Николаевич, до соседнего отделения и положите там, — сказал я, подав ему узел.
— Вот прекрасно!
Взял и понес, согнувшись.
Чертков, сидя со Львом Николаевичем в купе, рассказал ему, как женщина, желавшая повидать Льва Николаевича, и ее подруги никак не хотели признать меня за секретаря Толстого.
— Он хорошо письма пишет! — сказал, показывая на меня, выходивший из купе Лев Николаевич.
Передал мне это Владимир Григорьевич. Сам я видел только, что Лев Николаевич говорит про меня, но что именно, не расслышал.
На станции Льва Николаевича встретили Федя Перевозников и другие телятинские друзья, которые рады были повидать и Владимира Григорьевича, еще не бывавшего здесь после высылки и не имевшего права и теперь заехать домой. Лев Николаевич обещал им постараться кончить пьесу.
— Прощайте, братцы! Буду стараться изо всех сил! — крикнул он, когда экипаж уже тронулся.
На этот раз с Львом Николаевичем поехал я, а Душан сел на тележку с вещами.
Чудная ночь. Звезды. Белое тульское шоссе. Совсем как три года назад, когда, после первого моего свидания с Львом Николаевичем и вечера, проведенного у Чертковых, я возвращался пешком на станцию, без надежды увидеть когда?нибудь еще Льва Николаевича. Теперь же я ехал вместе с ним, и не на станцию, а к нему же, в Ясную Поляну.
Хорошо говорили. О чем — трудно и не хочется описывать. Пусть уж этот разговор останется без описания.
Было приключение. Кучер чуть не опрокинул экипаж. Свалился с козел, едва не попал под колеса при крутом спуске. Потом завязил вожжу в колесе.
— Он неловкий! — шепчет, наклоняясь ко мне, Лев Николаевич.
В Ясной нас радостно встретила Софья Андреевна.
В Ясной гостят Екатерина Васильевна Толстая, вторая жена Андрея Львовича, с маленькой дочкой, и внук Льва Николаевича, сын Сергея Львовича, гимназист Сережа, с французом — гувернером. Сегодня приезжали и вечером снова уехали Сергей и Андрей Львовичи.
Душан Петрович получил письмо от H. Н. Гусева, из ссылки. Он прочел это письмо Льву Николаевичу. Гусев писал, между прочим, что по прочтении статьи Короленко «Бытовое явление» (о смертных казнях) он почувствовал, что не стоит жить, когда творятся такие ужасы.
— Вы напишите ему, — сказал Лев Николаевич, — что я не понимаю этого, что, по — моему, напротив, если узнаешь об этих ужасах, то захочется жить, потому что увидишь, что есть то, во имя чего можно жить.
Я получил извещение от В. В. Битнера, редактора «Вестника знания», что при более подробном ознакомлении с «Христианской этикой» он пришел к заключению о полной невозможности издания ее при существующих цензурных условиях (четыре главы являются особенно «страшными»: «Церковь», «Государство», «Труд и собственность» и «Непротивление злу насилием»). Придется помириться с мыслью запрятать рукопись подальше: я не вижу возможности придать своей работе «приемлемый» для цензуры вид.
Я сообщил о письме Битнера Льву Николаевичу. Он только руками развел.
Лев Николаевич входит ко мне в комнату.
— Я рад, Лев Николаевич, — говорю я ему.
— Вы рады, и я рад, — улыбается он доброй улыбкой.
Я рассказал о причине своей радости: счастливо кончилось недоразумение с двумя неверно посланными письмами, — случайно оказались известными оба адреса и тексты обоих писем, так что ошибку можно было исправить.
— Что вы пишете, милый Лев Николаевич? — спросила М. А. Шмидт, «старушка Шмидт», как зовут ее дочери Льва Николаевича.
— Представьте, ничего, Мария Александровна! И очень доволен, — отвечал Лев Николаевич. — Что у меня есть для Ивана Ивановича (Горбунова. —
Мария Александровна спросила, как он провел время у Сухотиных.
— Хорошо. Барская жизнь, распробарская, красивая. Но это барство незаметно, потому что сами хозяева— милые, добрые. Там конституция. Знаете, как у нас деспотия, так у них конституция. Хорошие отношения и близость с прислугой… Поэтому там легче жить.
Был посетитель. Про него Лев Николаевич говорил:
— Какой?то странный. Рассказывал про свои видения. Я, грешным делом, слушал и запоминал слова для моей пьесы: «по волнам жизни носило», «галлюциенации».
Сегодня недоразумение с Софьей Андреевной из?за черкеса — караульного, не пускавшего крестьян пройти на работу через усадьбу. Все уладилось к общему согласию.
Лев Николаевич много работал. Настроение у него хорошее.
Дал клеенчатую тетрадь своего дневника, чтобы я переписал туда из его записной книжки записанные им сегодня мысли.
Исправлял корректуры «Мыслей о жизни».
И. И. Горбунов просит Льва Николаевича не стесняться внесением поправок в корректуры «Мыслей о жизни», которым придает огромное значение.
— Ведь это вечное! — говорит он.
Л. Н. Толстой. Ясная Поляна. 1909 г.
Л. Н. Толстой и Т. А. Тапсель. Затишье, Орловской губернии. 1910 г.
Л. Н. Толстой, А. Л. Толстая и Д. П. Маковицкий. Телятинки. 1910 г.
Дом Л. Н. Толстого в Ясной Поляне (со стороны сада). 1909 г.
Л. Н. Толстой с дочерью Т. Л. Сухотиной — Толстой. Затишье, Орловской губернии. 1910 г.
