Утром, узнав, что в «Русском слове» напечатано мое письмо о вегетарианстве, писанное по его поручению частному лицу, Лев Николаевич сказал:
— Вы хорошо пишете, они и печатают [203].
Говорил, как о благодарной теме для художника, о типе современного молодого священника, который хочет служить богу на деле и сталкивается с препятствием в лице церкви.
О простых религиозных людях, исполняющих церковные обряды, Скипетров, приехавший снова, сказал, что они не осуществляют в жизни своих добрых намерений.
— Нет, нельзя сказать, — возразил Лев Николаевич. — Осуществляют, но в очень ограниченной степени. Те силы, которые должно бы тратить на это, уходят именно на другое. Главное то, что они искренно верят в бога, в живого бога. А в этом все!.. А вот у профессора этого нет.
Говорил, что ему нравится обычное у крестьян ироническое настроение, а потом прибавил, что у них бывает три рода настроений:
— Веселое, ироническое, деловитое или очень серьезное.
Как это замечательно верно!
— Какая синева везде! Сейчас все в самом расцвете: человек в тридцать два, тридцать три года. Пройдет немного времени, и уже все начнет вянуть. Я нынешней весной особенно любуюсь, не могу налюбоваться. Весна необыкновенная!.. Сколько цветов! Я каждый раз, как гуляю, набираю букет. Не хочешь рвать, а невольно сорвешь один цветочек, другой и смотришь — приносишь букет.
Говорил о полученной сегодня немецкой книге с отрицанием ортодоксального христианства и с выводом о необходимости установления нового религиозного миросозерцания. В связь с этой книгой Лев Николаевич поставил полученное им сегодня же письмо от революционера, которого сама жизнь привела к христианским убеждениям.
— Такие люди теперь живо чувствуют потребность в разумном религиозном миросозерцании, свободном от суеверий, — говорил Лев Николаевич. — Их именно такое миросозерцание способно совершенно удовлетворить.
Потом разговор перешел на оценку одного из распространеннейших правил обыденной морали: «как все»; отсюда — на политическое движение и на теорию о том, что «когда?нибудь мы осуществим все это, а пока…». Я упомянул о Государственной думе. Лев Николаевич убежденно высказался в том смысле, что она приносит огромный вред, служа для отвода глаз народу. Но вместе с тем он признает, что дума содействовала и пробуждению в народе сознания несправедливости своего положения.
Переехав шоссе, Лев Николаевич слез с экипажа и пошел к Засеке пешком по тропинке в лесу, влево от дороги.
— Уж очень меня эта тенистая дорожка соблазняет, — говорил он.
Я поехал вперед один. Под Засекой остановился. Лев Николаевич скоро подошел, и мы опять поехали вместе дальше.
Лев Николаевич рассказал о бывшем у него сегодня утром народном учителе, который хочет жениться, но не имеет денег для этого; просил их в прошении на высочайшее имя, получил отказ и пришел о том же просить Льва Николаевича.
Я замечаю, — говорил Лев Николаевич, — что теперь вырабатывается особый тип народного учителя, и нехороший тип: это все люди, вышедшие из крестьян. Новое положение у них неопределенное, жалованье небольшое, от крестьянской работы они уже отстали. На этой почве создается недовольство всем.
В Овсянникове Лев Николаевич поговорил с И. И. Горбуновым о печатании «Мыслей о жизни», разобрал всю текущую работу над ними и относящиеся к ней бумаги, привезенные нами с собой. Между прочим, Лев Николаевич просил Горбунова «серьезно» не присылать ему для вторичного просмотра исправленных им и уже сброшюрованных первых двух — трех книжек «Мыслей».
Мы уже отъехали, как Лев Николаевич остановил лошадь и, смеясь, проговорил, обращаясь к подбежавшему Ивану Ивановичу:
— Я хотел только сказать, что как когда у меня бывает понос, так я прошу не ставить на стол простокваши, а то я не утерплю, и непременно возьму, так и вас прошу не высылать книжек до выхода их, а то непременно буду исправлять, захочется еще улучшить…
Кроме М. А. Шмидт, Буланже и Горбуновых, мы неожиданно встретили в Овсянникове милого Сережу Булыгина, оказавшегося там по случайному делу.
— Какой красивый малый этот Булыгин, — говорил по дороге назад Лев Николаевич. — Как?то он справится с отказом. (Сереже нынче осенью предстоит отказ от военной службы. —
— То есть вы хотите сказать, что первое лучше?
— Да еще бы, как же не лучше!
Видя крестьян на поле, Лев Николаевич произнес:
— Как это хорошо — физическая работа! Я всегда завидовал и завидую тем, кто занимается ею.
Вечером говорил, что читал книгу Торо «Вальден»[204] и что она как раньше ему не нравилась, так и теперь не нравится.
— Умышленно оригинально, задорно, неспокойно, — говорил о Торо Лев Николаевич.
Вернулись из Крыма Александра Львовна и Варвара Михайловна. Кроме того, приехал из Швейцарии, где он постоянно живет, H. Н. Ге, сын знаменитого художника.
Утром Лев Николаевич продиктовал мне большое письмо Молочникову о том, что не нужно думать о последствиях жизни по воле бога. Два раза он заходил потом ко мне, чтобы дополнить и исправить это письмо.
За завтраком — разговор с Ге. Судя по первому впечатлению, Ге — чуждый Льву Николаевичу по духу человек, хотя его и зовут у Толстых «Колечка Ге» (несмотря на его пожилой возраст) и он издавна считается другом всей семьи. Это — типичный интеллигент, с каким?то западным оттенком. (Недаром Ге не любит Россию и перешел во французское подданство.) Очень добродушный и остроумный, но какой?то рассеянный, в разговоре постоянно перескакивающий с предмета на предмет. Говорит, что он, побыв несколько лет за границей, видит, что Россия сильно изменилась.
— В чем же? — спрашивает Толстой. — Железных дорог больше и на аэропланах стали летать?
— Нет, — отвечает Ге, — именно не в том.
И начинает развивать сложную теорию о том, что раньше русский человек, разговаривая, так разговаривал, что обязательно хотел показать, что он принадлежит к какой?нибудь категории, а теперь русский человек разговаривает просто как человек, откровенно и свободно.
— Да я думаю, что это всегда было, — сказал с улыбкой Толстой.
— Нет, не было!
— Да как же не было?
— Нет, нет, не было!..
— Знаете, Лев Николаевич, — говорит Ге, — я покажу вам прекрасную книгу Моно о религии…
— Да, да, ведь их так много пишется, что познакомиться со всеми ими никак не возможно.
— Нет, — с увлечением восклицает Ге, — это именно такая книга, какие очень редко встречаются! Он говорит в ней, что религиозная истина заключается не в каком?нибудь отдельном веровании — в католичестве, в протестантстве, — а во всех них, только надо извлечь ее… Это — вера!
— Это что же: la loi и la croyance?[205]
— Да.
— Да, но ведь только это — такие трюизмы…
— Трюизмы, да, для нас да, но для всего современного общества это не трюизмы, а для них это очень важно!..
Говорили о том, что фельдмаршал Милютин поправился и по — прежнему сам убирает свои комнаты.
— Как это трогательно! — заметил Лев Николаевич.
Ездил с Львом Николаевичем верхом. Долго, по лесу больше. Как он говорил, проехали верст двадцать.
