— Нет.
— А хочешь, я тебе объясню? Честное комсомольское, объясню! Не веришь?
И, не дожидаясь ответа, стремительно сорвал крученый платок, которым подпоясывался. Штаны незамедлительно поползли вниз, но ни сам он, ни Рюрик не заметили этого.
— Вот! — взмахнул платком и, расстилая его, воскликнул Рузмат. — Вот здесь покажу тебе то же самое!
От красок платка рябило в глазах. Посреди пылал огромный зубчатый золотой круг (конечно же солнце), вокруг него зеленели листья и желтели плоды.
Но Рузмат ошибся: орнамента, похожего на тот, что виднелся перед ними на стене, на платке не было.
— И все-таки я знаю! Знаешь, где я видел такой? На паласах — на стенках у нас вешают такие… Ну, ковер не ковер — большая материя… Знаешь?
— Знаю, конечно. Но ты уверен?
— Я тебе говорю! Ты же видел — я даже на платке начал это искать!
Рузмат говорил так убежденно, что Рюрик счел необходимым передать разговор своим старшим товарищам — научным сотрудникам экспедиции. Он увидел в нем еще одно подтверждение гипотезы сотрудников экспедиции и спросил: а не могут ли что-нибудь дать как параллели к орнаменту с простенка в «зале гвардейцев» настенные ткани сегодняшних каракалпакских или казахских жилищ? Может быть, этот мотив сохранился там?
И в ответ услышал, что его соображение вполне основательно. Больше того: что Татьяна Александровна Жданко, кандидат исторических наук, возглавляющая этнографическую группу экспедиции, привезла из своей последней поездки в колхозы как раз этот самый орнаментальный мотив, который ей удалось обнаружить на одном старом паласе в доме колхозника. Этот мотив — рога баранов, что вполне закономерно для искусства скотоводов. А то, что этот мотив сохраняется у народов Средней Азии и посейчас, свидетельствует об изумительной глубине и устойчивости его корней.
В связи с этой догадкой Рузмата, хоть она и не занесена в летописи экспедиции, мне вспомнилась одна интереснейшая история, которую перед вылетом из Москвы я услышал в Институте этнографии. Я подумал, что она характерна во многих планах. Впрочем, прежде чем поделиться со мной этой историей, от меня потребовали прочесть в журнале «Советская этнография» статью ленинградского профессора Ольдерогге «Параллельные тексты некоторых иероглифических таблиц с острова Пасхи».
Взяться за чтение статьи с таким отпугивающе специальным заголовком мне, неспециалисту, поначалу показалось страшновато. Но когда я все же преодолел робость и прочел ее, а затем услышал и обещанное послесловие, то пожалел только об одном: почему все это упрятано в журнале, выходящем в количестве двух с половиной тысяч экземпляров, который, конечно, никто, кроме узкого круга специалистов, не знает? Почему об этом не прогремело радио, не рассказали массовые газеты?
История заключалась в следующем. Кто с детства не увлекался путешествиями и кто из увлекавшихся ими не слышал о далеком и таинственном острове Пасхи! Еще в начале XVIII века был открыт этот маленький остров в Тихом океане. Он лежит за 3,5 тысячи километров от ближайшего материка, в стороне от всех магистральных путей. И с тех пор все найденное на нем продолжало оставаться загадкой.
Находки же на острове были действительно на редкость странными, к ним не находилось никаких аналогий. Торчали из земли чудовищные, больше человеческого роста, вытесанные из цельных каменных глыб головы на шеях, выходящих прямо из земли, с плоскими затылками и зловещим выражением близко посаженных глаз; остатки как будто бы мостовых из тесаных каменных плит покрывали кое-где землю. Попадались также доски и дощечки твердого красного дерева с непонятными рисунками на них. Рисунки эти изображали предметы, не только не встречавшиеся на острове ныне, но и такие, которых никогда на нем, казалось, быть не могло. Не доказывало ли это, что обитатели острова приплыли откуда-то из-за океана? Впрочем, предметы на рисунках выглядели весьма приблизительно, нельзя было поручиться, что они точно изображают. А это еще больше запутывало дело.
И почему на островке, где сейчас живет едва шестьсот человек, закинутом на столько тысяч километров от ближайшего материка, создалась и развилась некогда большая и не похожая ни на какую другую, самостоятельная культура?
Ответа на все это не было. Туземцы острова к тому времени, как исследователи заинтересовались вопросом, уже не умели наносить рисунки на деревянные таблицы: последний туземец, умевший хотя бы разбирать их (он пел, глядя на эти таблицы), также умер вскоре после того, как его разыскали. Это было в 60-х годах прошлого века. Впрочем, и записи с его слов не дали ответа на вопрос: читал ли он таблицы или складывал всякий раз
Но как ни заманчиво было разгадать странную культуру острова Пасхи, ученые все же не продвигались ни на шаг. По-прежнему таинственные, лежали несколько таблиц с рисунками в музее Брэн- ле-Конт в Бельгии, две таблицы — в Британском музее, две — у нас, в Музее этнографии и антропологии (дар Миклухо-Маклая), и по одной в нескольких музеях Европы, Чили и Северной Америки. И вот публикация, даже смысл заголовка которой трудно усвоить непосвященному, заметка, скрытая в журнале с 2,5-тысячным тиражом, неожиданно сообщала о выдающемся, можно сказать без преувеличения — мировом, открытии, сделанном советским ученым. Непонятные рисунки с таблиц острова Пасхи — оказывается не рисунки, а, совершенно точно, письмена, причем письмена ранней стадии развития письменности. Население острова Пасхи, где древнейшие памятники культуры обладают давностью десяти тысяч лет, имело самостоятельную письменность. И сделал это открытие, как сообщала статья, «молодой советский исследователь Борис Григорьевич Кудрявцев». Правда, он даже не успел подготовить его полностью к печати — он безвременно погиб в марте 1943 года, и статья в журнале была снабжена скорбным подзаголовком бывшего научного консультанта его — профессора Ольдерогге: «По неопубликованным данным Б. Г. Кудрявцева».
Кудрявцев доказал свою точку зрения так. Скрупулезно исследовав хранившиеся у нас две таблицы (доступ к ним устроил ему Ольдерогге), Кудрявцев обратил внимание на то, что некоторые группы рисунков на таблицах повторяются. Это настолько поразило его сначала, что он самому себе не поверил: не может быть, чтобы никто до него не заметил этого. Но чем больше он вглядывался в них, тем больше убеждался, что прав. Так бывает с зайцем на загадочной картинке: сперва его ни за что не найти, зато когда отыщешь — никак не понять, как его не видят другие!
Чтобы проверить себя еще строже, Кудрявцев решил разыскать в литературе все опубликованные снимки с таблиц, найденных на острове Пасхи. Закончив эту работу, он убедился, что прав безусловно: группы знаков, совпадающие с найденными им на наших таблицах, отыскались также на таблице из Чилийского музея и на таблице из музея в Брэн-ле-Конт.
Больше почвы для сомнений не оставалось. Повторяемость определенных групп рисунков свидетельствовала неопровержимо, что это не просто рисунки, а
Вот, собственно, содержание статьи об открытии молодого, безвременно погибшего исследователя Б. Г. Кудрявцева.
В обещанном же устном послесловии к статье мне сообщили следующее, о чем в ней самой не было ни звука: Б. Г. Кудрявцева звали Боря, он назван в статье полностью по имени-отчеству не потому, что вообще был известен как Борис Григорьевич, а только из уважения перед его научным подвигом. Он сделал свое открытие, занимаясь в кружке друзей истории при Дворце пионеров. Консультировал юных историков из кружка профессор Ольдерогге.
Как плохо порой популяризируем мы наши достижения — умудряемся иногда не сказать в полный голос даже о таких успехах, которые и на нашем фоне выглядят поразительными![3]
Но это я рассказал лишь попутно. Вспомнил же я эту историю вот в какой связи: а не вырастут ли из тех многих юношей — узбеков, каракалпаков, казахов, которые трудятся на раскопках бок о бок со старшими
