пытаетесь за мной ухаживать.

— Вот еще, с чего вы это взяли?

Роджер, который льстил себе, что в кои-то веки в обществе красивой женщины не делает ни малейшей попытки пофлиртовать с ней, был скорее удивлен, чем обижен.

— Когда мужчина говорит женщине, что она не похожа ми на одну из его знакомых, это с неизбежностью означает, что он просит ее принять его ухаживания, — объявила мисс Барнетт, холодно глядя на своего шефа из-под длинных ресниц. — Кроме того, насколько я понимаю, вы принадлежите к тому типу мужчин, которые начинают заигрывать с любой девушкой, оставшись с ней наедине хотя бы на пять минут. В любом случае, если вам это интересно, я отвечаю — нет. Поэтому будьте любезны оставить все свои старания.

— Да не просил я вас нисколько принять мои ухаживания, — яростно защищался Роджер, теперь уже скорей обиженный, чем удивленный такой явной несправедливостью. — И в голову не приходило!

— Да? — равнодушно промолвила мисс Барнетт, больше занятая своей грушей, чем Роджером.

— Да. Поскольку, если уж говорить откровенно, я нахожу вас самой хорошенькой и в то же время самой непривлекательной из всех знакомых мне девушек.

— Вот как? — совсем не безразлично отозвалась мисс Барнетт.

— И, как мне кажется, вам должно быть решительно все равно, комплимент это или оскорбление, — холодно добавил Роджер, — потому что, по вашим словам, вы рады и тому и другому, если они искренни, а это в данном случае именно так. Хотите кофе?

— Нет, благодарю.

— Тогда пошли.

И они весьма свирепо друг на друга взглянули.

Затем мисс Барнетт выпрямила ножки в новых чулках и туфлях, погляделась в новое зеркальце, вынутое из новой сумочки, — как сидит ее новая шляпка, коснулась губ новой помадой, счет за которую был уже внесен в статью «мелкие расходы», разгладила складки на своем новом платье, взяла свои новые перчатки и объявила, что готова.

Следуя за ней к выходу, Роджер внутренне злился. Сидит здесь в его платье и утверждает, что он пытается с ней флиртовать! Да ничего в мире не нужно ему меньше, чем флирт с ней! Он скорей примется ухаживать за белым медведем! И какого бы дьявола ему не пофлиртовать с ней, если захочется? И какого дьявола эта девица всегда ставит его на место, словно он школьник? И почему он ответил ей так по- мальчишески, так вульгарно? И почему она всегда вынуждает его думать, говорить и делать глупости, оставаясь при этом неизменно спокойной и собранной? И какого дьявола он вообще ее нанял? И почему, наконец, ее не хватает на то, чтобы благопристойно заявить об уходе?

Но более всего уязвила его мысль — когда она на это ему указала, — что самым определенным образом он действительно флиртовал с ней: вкрадчиво, тонко, дразняще, но — флиртовал.

Черт!

Он мелко отомстил ей, заставив делать бесполезные записи в продолжение целого спектакля, и от всего сердца презирал себя при этом, как дешевого негодяя.

После спектакля она отказалась от не вполне чистосердечного предложения выпить чаю под тем предлогом, что ей надо вернуться к нему в Олбани и расшифровать записи по пьесе, чтобы завтра быть свободной для работы над рассказом. И с огромным облегчением Роджер ее отпустил.

Только после того, как она ушла, он сообразил, что, несмотря на проявленную утром заботу, она не задала ни единого вопроса о положении дел с расследованием убийства ее тетки и даже не поинтересовалась, изложил ли он в Скотленд-Ярде свои соображения по этому поводу.

— Ну ничего человеческого, — простонал Роджер. — Решительно ничего. Вот порода какая! Неудивительно, что кто-то прикончил тетку.

Он зашагал в направлении Уордер-стрит.

Адрес, по которому находилась фирма мистера Эннисмор-Смита, уже имелся в досье Роджера. Сейчас он медленно прошел мимо дома с медной табличкой на двери: «Кэррол и Смит». Кэррол, выяснил Роджер, уже несколько лет как вышел из дела и контора съежилась с пяти комнат до одной: более того, когда фортуна отвернулась, «Смит» в порядке самозащиты сделался «Эннисмор-Смитом», и только старенькая медная табличка как была, так и осталась.

Роджер не собирался навещать мистера Смита в конторе. Ему хотелось, чтобы встреча выглядела случайной. Глянув на часы, он обнаружил, что уже полшестого, осмотрелся вокруг и легко нашел идеальное место — прямо напротив.

Он пересек улицу, вошел в заведение под названием «Павлин» и спросил кружку пива. Как бы там ни было, подумал он все еще раздраженно, пиво в любое время дня куда лучше чая.

Ждать долго не пришлось. Ровно через три минуты, так, словно он пришел в родной дом, на пороге появился мистер Эннисмор-Смит.

Роджер изобразил удивление:

— …Эннисмор-Смит, вот так встреча! Как это вы тут оказались? Что будете пить?

Во взоре мистера Эннисмор-Смита читалось сомнение. Что там говорить, он не отличил бы сейчас Роджера от Адама библейского, но в делах такого сорта был достаточно искушен.

— Спасибо, старина, — сказал он. — Шерри с горькой настойкой.

Ему принесли шерри с настойкой, мужчины обменялись ритуальными кивками, жестами и широкими улыбками, всегда предшествующими приближению спиртного к губам.

Роджер быстро соображал. Поскольку его явно не узнали, что лучше — напомнить, где они виделись, или скрыть свою связь с полицией? Последнее показалось ему курсом более надежным.

С четверть часа они обсуждали бега, регби и прискорбное состояние кинопроизводства, ни словом не коснувшись такой малоприятной темы, как убийство. Много раз беседа прерывалась приветствиями друзей Эннисмор-Смита но Роджер ухитрился загнать его в угол, припереть к стенке и прочно загородить собою от внешнего мира. Шерри с горькой настойкой непрерывным потоком лилось в глотку мистера Эннисмор- Смита.

— Между прочим… — сказал Роджер, когда решил, что тот уже созрел, между прочим, у вас там по соседству, кажется, кого-то убили, верно? Я припоминаю, будто вы живете в доходном доме на Юстон- роуд?

Мистер Эннисмор-Смит уже примирился с тем, что Роджер знает его имя, профессию, привычки и даже жену, тогда как сам он не может припомнить даже лица своего собеседника, но с характерной для него вялостью ничего не мог с этим поделать. Роджер как раз на это и рассчитывал.

Тут Эннисмор-Смит приосанился.

— В моем доме, старина, — не без гордости заявил он. — В квартире прямо над нами.

— Да ну! Значит, вы живете в «Монмут-мэншинс»? Ну да, конечно же! Я вспомнил. Вот так совпадение! У меня там приятельница живет, старая приятельница, Эвадина Деламер. Вы, наверное знакомы?

— Знаком? Еще бы! Еще бы я не был знаком с Эвадиной! Она, старина, она, знаете, хоть куда!

— Ну да. Я забегал к ней на днях, и мы поболтали немного. Она рассказала, что полиция допрашивала всех жильцов. Как-то немножко нервничала.

— Нервничала? — участливо переспросил мистер Эннисмор-Смит. — Да отчего же?

— Ну, знаете, надо же подробно рассказать полиции, как положено, что вы делали в день преступления. Она сказала, что никто никогда не может с точностью вспомнить, что он делал в определенное время день или два назад. Она как-то особенно на это упирала. Наверно, у вас та же история?

— Нет, — задумался мистер Эннисмор-Смит. — Нет, я не помню, чтобы меня спрашивали об этом.

— Ну, это вам повезло, — фыркнул Роджер.

— То есть?

— Ну, я не думаю, чтобы вы смогли вспомнить все так, чтобы это устроило детективов, — как не смогла и Эвадина.

— Да почему, старина? Я совершенно уверен, что могу. Почему ж нет?