падет на них. Это было бы необыкновенно хитро с их стороны, не так ли? Единственный минус — то, что на самом деле ничего этого не было. Я сам свидетель, что до позавчерашней ночи никаких мыслей о помолвке, не говоря уже о женитьбе, у них не было и в помине, и если бы я в буквальном смысле слова не взял мистера Пинкертона за дрожащие плечики и пинком не подтолкнул его делать предложение девушке, в которую он был безнадежно влюблен, и не настоял, что сам напишу письмо епископу с просьбой выдать им разрешение на немедленное венчание до того, как мисс Скотт-Дейвис успеет передумать, — до сих пор не было бы ни этой помолвки, ни свадьбы. И сей факт нельзя проигнорировать. Так ведь все было, Пинкертон?

— Ну-у, — замялся я в ужасном смущении (право же, этот негодяй Шерингэм вытворяет черт знает что!); но мои дальнейшие слова потонули в совершенно непристойном взрыве дружного хохота, в котором приняли участие все, включая, кажется, и Аморель.

— Признавайся, это правда? — сквозь смех потребовала она.

Я пытался уверить ее, что все было совсем не так — ну, по крайней мере, не совсем так, — однако все в таком радостном предвкушении уставились на меня, что я сразу сбился с мысли и начал бормотать что-то невразумительное. Боюсь, Аморель и по сей день считает, что меня буквально пинками загнали под венец.

— Ну ладно, хватит комедии, — с недоброй ухмылкой сказал Шерингэм. Причиной, по которой я устроил это представление, было желание показать вам, что мистер или миссис Пинкертон с готовностью признаются в убийстве, стоит кому-нибудь попытаться обвинить одного из них. Я думаю, из этого следует один вывод: каждый из них в душе подозревает другого или знает, что алиби другого не может считаться непробиваемым; другими словами, они оба невиновны. Без сомнения, история, рассказанная нам миссис Пинкертон, является правдой только отчасти, а…

— Я с этим не согласна! — тут же вмешалась Аморель. — Я настаиваю, что все это чистая правда.

— Конечно настаиваете, как же иначе, — сказал Шерингэм с ноткой одобрения в голосе. — Я только говорю, что вы слегка исказили ее, чтобы захватить и момент второго выстрела, а вот это уже неправда. Разумеется, я могу ошибаться, да это теперь и не важно, хотя бы потому, что ваши другие показания (в которых у нас нет оснований сомневаться, так как они подтверждены миссис Фицвильям) доказывают вполне убедительно, что выстрел Хилльярда прозвучал вторым, и, следовательно, Пинкертон не мог его сделать. Кроме того, это доказывает, что Скотт-Дейвис был убит первым выстрелом, для которого у Пинкертона есть надежное алиби. Вы принимаете эти доказательства, полковник?

— Да, — кивнул тот. — Теперь это кажется мне абсолютно установленным. Как вы считаете, инспектор?

— Абсолютно, сэр. Не знаю, воображал ли мистер Пинкертон, будто мы всерьез рассматривали дело против него, но я хотел бы уверить ею, что сейчас у нас и в мыслях нет ничего подобного.

— Благодарю вас, — сказал я не слишком искренне, так как все равно не мог забыть сарказм, с которым инспектор выслушивал мои показания. Тем не менее я испытал огромное облегчение.

В этот момент Аморель потрясла меня за локоть. Я обернулся, и она протянула мне открытую записку. С нескрываемым изумлением я прочел следующее:

Аморель,

когда я обвиню С. П. в убийстве, мне нужно, чтобы Вы вскочили и взяли вину на себя. Не беспокойтесь: это блеф с моей стороны. Я хочу заставить его тоже встать и признаться в убийстве, а он сделает это гораздо убедительнее, если будет уверен в Вашей искренности. Я просто хочу воссоздать для полиции ту же сцену, которую Вы устроили мне вчера вечером. Когда он сыграет свою роль, покажите ему эту записку, чтобы слегка подбодрить. После этого ни один из вас не должен больше вмешиваться и произносить хотя бы слово, что бы ни произошло.

NB: ЭТО СЕРЬЕЗНО. Если С.П. попробует ослушаться, зажмите ему рот подушкой и не отпускайте.

Р.Ш.

Я взглянул на Аморель, подняв брови. Она забрала назад записку и тихонько прижала палец к губам.

Оставаясь в изрядном замешательстве, я снова сосредоточил свое внимание на происходящем.

— Итак, мы уверенно исключаем мистера Пинкертона и мистера Хилльярда из числа подозреваемых, — подвел итог Шерингэм. — Что касается миссис Пинкертон, то у меня есть свидетельские показания, которые могут вас всех удивить. Скажите, инспектор, вы опрашивали работника по фамилии Мортон?

— Конечно, сэр, особенно учитывая тот факт, что именно он работал в поле за лесом тем вечером, — с достоинством ответил тот. — Но он не мог сообщить ничего важною для следствия. Даже выстрелов не слышал.

— Все он мог, просто не придал значения тому, что видел, а вы не спросили. Он видел, как мисс Скотт-Дейвис сидела в поле как раз в то время, когда она и должна была там находиться. По крайней мере, он видел женщину в синем платье, а я проверил — она единственная носила в тот вечер синее платье.

— Да, сэр? — озадаченно спросил инспектор. — И что это доказывает?

— А-а! Что доказывает? Я вам скажу. Ничего! Это не доказывает даже ненадежность свидетельских показаний мисс Скотт-Дейвис, потому что она уже призналась мне, что поднималась на Вересковое поле на несколько минут перед тем, как спуститься назад в лес. Видите ли, Мортон лишь один раз взглянул на это поле и заметил ее там. Второй раз он туда не смотрел. И у него нет ни малейшего представления, в какое время это было. Он не может даже отталкиваться от выстрелов, поскольку, как вы сами сказали, не слышал их. Я спросил его, не было ли это в двадцать минут четвертого. Он ответил: вполне возможно. Я спросил: а может быть, без двадцати четыре? Он ответил: вполне возможно. Другими словами, он может согласиться с первым, то есть поддержать обвинение, и с той же готовностью может согласиться со вторым, то есть поддержать защиту. Точное время он назвать не может, поскольку и сам не знает. Однако то, что она вообще там находилась, представляет собой гораздо более серьезный аргумент для защиты, чем для обвинения, хотя она и могла находиться гам в незначительный период времени.

Что касается остального, против нее нет никаких улик, кроме мотива, который очевиден, и возможности, которую она с готовностью признает. Разумеется, вы не можете требовать свидетельские показания от ее мужа, чтобы получить улики против нее. Но ее история о двух кустах жимолости достаточно убедительна, да и сами кусты действительно существуют, а рассказ о последнем разговоре с кузеном почти наверняка убедит присяжных. Нет, против нее нет никаких улик, разве что слабое подозрение, и ничего такого, что можно было бы предъявить суду. Кроме того, я точно знаю, что она его не убивала.

— Вы говорите так, будто мы ее подозреваем, — сказал полковник, который явно чувствовал себя неловко.

— Конечно. Я уверен, что вы без колебаний исполняете свой долг, полковник, как бы это ни было неприятно, и вашим долгом, разумеется, было подозревать миссис Пинкертон. Тем не менее с вашего позволения, мы также исключим ее из числа подозреваемых и выберем в качестве аргументов в ее пользу ее разговор с кузеном и инцидент с дикой розой, который более или менее подтвержден вещественными доказательствами. Можете ли вы, не раскрывая нам секретов следствия, сказать, согласны вы с этим или нет?

Полковник бросил взгляд на Хэнкока.

— Оставляю решение за вами, инспектор. Вы можете отвечать или нет — как сочтете нужным. Но я не вижу причин, которые бы этому препятствовали, если вы согласны со мной.

— Хорошо, сэр, — против воли согласился инспектор. Было заметно, что такая откровенность противоречила всем его инстинктам. — Я согласен. И я добавлю, если от этого кому-то станет легче, что мы вовсе не рассматриваем дело против миссис Пинкертон, о котором вы только что упомянули. Мы бы, добавил инспектор с неожиданной для него откровенностью, — и ломаного гроша не поставили на эту версию.

Трудна даже передать, какой камень свалился с моей души после его слов.

— Конечно не поставили бы, — с чувством сказал Шерингэм. — Кроме того, она ведь этого и не делала. А теперь, когда мы очистили двоих от подозрения, я скажу вам, кто же это сделал.

— В самом деле скажете, сэр? — Инспектор напряженно выпрямился на стуле.