Она уже заканчивала давать показания, когда вернулись инспектор Хэнкок и Аморель.

Не говоря ни слова, инспектор с еще более угрюмым видом, чем обычно, проследовал к столу и положил что-то на стол перед коронером. Я уставился на этот предмет в изумлении. Это была завядшая, потрепанная, но тем не менее настоящая дикая роза.

Коронер распорядился передать ее присяжным для осмотра, а сам в это время пошептался с инспектором.

Я почувствовал, что решающий момент вот-вот будет упущен, но не мог придумать, как поступить. Я вопросительно взглянул на Аморель, но девушка с улыбкой обсуждала что-то с миссис Фицвильям.

— А сейчас, — громко сказал коронер, — я хотел бы отложить заседание на три дня. Господа присяжные, жду вас в одиннадцать часов утра в четверг. Все свидетели должны присутствовать, включая тех, кто уже давал показания.

— Вот дерьмо! — донеслась до меня довольно отчетливая реплика Мортона Харрогейта Брэдди. — Значит, нам опять придется тащиться сюда!

Мы вышли на воздух.

— Ну, как бы то ни было, я тебе, кажется, больше не нужен, — сказал Шерингэм. — С тебя сняли подозрение.

— Но я уже устал повторять: вся эта история сфабрикована от начала до конца, — раздраженно ответил я. В самом деле, с Шерингэмом иногда трудно разговаривать спокойно.

— Я знаю. Только вот что, Тейперс, что-то ты слишком горячо протестуешь. Если бы не это, я, может быть, и поверил бы тебе, л так я уже начинаю разделять мнение полиции, что Аморель сказала правду.

Я не стал заострять внимание на непростительной фамильярности, с которой он опять назвал Аморель по имени, хотя в моем состоянии это было непросто.

— Я и под присягой это отрицал, — холодно заметил я.

— Знаю. Начальник полиции даже сказал мне, что, на его взгляд, это было чертовски смелое вранье. Хотя я заметил, что начальники полиции часто имеют свою точку зрения, не совпадающую с официальной. В отличие от своих инспекторов. А теперь Хэнкок точит зуб на Аморель за то, что она разрушила такое славное дело против тебя…

— Ничего она не разрушила, если я буду продолжать настаивать на том, что она сказала неправду.

Шерингэм скорчил глупую гримасу.

— Послушай, Тейперс, я что-то тебя не пойму. Ты шлешь мне телеграмму, умоляя вытащить тебя из этой каши, а когда это делает кто-то другой, причем гораздо эффективнее, чем эго мог бы сделать я, ты вопишь и брыкаешься и воротишь морду от кормушки. Тебе что, хочется примерить веревку на шею?

— Чего мне хочется или не хочется, это мое личное дело.

— И слава богу, что не мое, — сухо ответил Шерингэм, — потому что ты сам не знаешь, что тебе нужно. На самом же деле, старина Тейперс, все, что тебе требуется, — это хороший пинок, вроде тех, которыми я угощал тебя когда-то в детстве, чтобы вбить в тебя немного здравого смысла. Тогда это очень помогало. Помнишь?

Я пропустил мимо ушей это оскорбительное замечание.

— Если ничто другое не поможет, я готов признать перед судом, под присягой, что это я застрелил Скотт-Дейвиса, — ответил я со злостью. — Имей это в виду.

— Браво, браво! — воскликнул Шерингэм с иронией, которая меня просто бесила. — Наш маленький герой. Очень впечатляет. Наверное, все будут тебе аплодировать. Только знаешь, никто ведь тебе не поверит. По крайней мере, не теперь.

— Почему это?

— Да потому, что Аморель слишком хорошо рассказала свою историю, будь то правда или ложь. Ты в ней вовсе не тянешь на трагический персонаж, скорее на комический. Она представила тебя в смешном виде, а пет ничего более далекого от трагедии, чем смех. Если она все это сочинила, то готов признать — это был поистине гениальный ход. Все сразу поняли, что подозревать в хладнокровном убийстве безобидного чудака Тейперса, который молится розам и подпрыгивает от звука далекого выстрела, по меньшей мере абсурдно. Об этом не может быть и речи, даже независимо от железного алиби, которое она тебе предоставила.

— Думаешь, приятно, когда из тебя делают посмешище на людях?

— Нет, конечно, но все же лучше, чем когда тебя вешают в приватном порядке — мрачно парировал Шерингэм. — Нет, все-таки у тебя с мозгами не все в порядке. Ты что, ничуть не благодарен этой девушке? Да тебе следует ползать перед ней на коленях от благодарности, если в самом деле ты сказал правду, а она соврала.

— Знаешь что, Шерингэм, — взорвался я, — если ты собираешься и дальше меня оскорблять, нет смысла продолжать этот разговор. Я в долгу перед тобой за то, что ты так быстро откликнулся и приехал, но теперь, раз ты сам говоришь, что подозрение с меня снято, я могу продолжать заниматься этим делом так, как сочту нужным. Благодарен ли я мисс Скотт-Дейвис или испытываю противоположные чувства, вряд ли это кого-то касается.

Этот разговор происходил тем же вечером после ужина. Шерингэм пришел с столу слишком поздно, когда все остальные уже заканчивали ужинать. Он не стал ничего объяснять, но позже сказал мне, что долго беседовал с полковником Грейсом, начальником полиции, который (по его словам) 'после пары джин-тоников стал весьма благодушен и разговорчив'. Мы обсуждали ситуацию, уединившись в кабинете Джона. Тот предоставил комнату в паше полное распоряжение и удалился.

Шерингэм критично посмотрел на меня. Я высказался с излишней горячностью, но его, кажется, нисколько не обидели мои слова. Вместо этого он рассматривал меня с таким невозмутимым любопытством, что скоро мое раздражение уступило место чувству неловкости.

— Ладно, — сказал он спокойно. — Я все понял. Ты боишься за Аморель. Разумеется, как это я сразу не догадался, очень глупо с моей стороны. Ты думаешь, что, вытащив твою голову из петли, она рискует подставить свою. Не стану отрицать, такая опасность не исключена. Ты что, влюблен в нее, Тейперс?

— Тебе непременно надо быть таким бестактным?!

— Так и есть, влюблен, — невозмутимо констатировал Шерингэм. Вообще-то ничего удивительного. Такая девушка, должно быть, одна на миллион, раз она способна на такие поступки. А теперь постарайся на меня не орать, Тейперс, потому что я хочу дать беспристрастную оценку сложившемуся положению. Так что придержи свои эмоции и не перебивай, и я изложу тебе свою точку зрения ручаюсь, тебе будет интересно. Так вот, полиция верит ее рассказу, и у нее для этого есть достаточно причин. Она выставила тебя дураком, причем очень убедительно (не петушись, это правда). Она и себя представила дурочкой, такой, знаешь, трогательной и наивной глупышкой, которая смотрит на мир широко распахнутыми глазами. Эта часть не слишком убедила полицию, но зато прозвучала вполне убедительно для коронера и публики, их-то она точно провела. Она рассказала такие подробности, которые звучали очень правдоподобно и изобрести которые можно только при необыкновенно развитом воображении: например, эпизод с розой или как ты ходил кругами по поляне и бормотал: 'привет'. И, наконец, есть еще одно подтверждение — сама эта пресловутая роза — кстати, ты так и не объяснил, откуда она там взялась. Видишь ли, ее выдумки звучат убедительно, потому что они вписываются в твои характер. Следовательно, полиция (которая всегда понимала, что дело против тебя имеет шаткое основание) теперь считает, что ты намеренно прикрывал девушку, рискуя навлечь подозрение на себя. Кстати, могу для разнообразия сделать тебе комплимент — они считают, что это тоже укладывается в твой характер.

Наверное, мне не надо тебе объяснять, что им понадобилось не более двух секунд, чтобы задаться вопросом: а зачем, собственно, тебе понадобилось ее прикрывать? Ответ, конечно, был очевиден, даже если бы она сама не подсказала его: потому что ты был уверен, что она сама застрелила своего кузена.