На следующее утро мистер Бэрнс изложил свою версию в подробностях.

Он заявил, что обвинение обосновывало связь подсудимого с преступлением двумя основными фактами: у подсудимого обнаружился браслет убитой женщины, а пуля, найденная в беседке, не была выпущена из револьвера, принадлежащего Винсенту Палмеру — подразумевалось, конечно, что ее выпустили из револьвера, принадлежащего подсудимому.

Но при более пристальном рассмотрении оба факта оказались никчемными. Местонахождение браслета доказывало только одно — что подсудимый был знаком с погибшей. Но это не значило, что подсудимый видел мисс Норвуд убитой: она могла дать ему браслет на хранение, попросить отдать его в починку, сделать с него копию или найти другую убедительную причину. Тем не менее полицейские были готовы признать, что мистер Тодхантер побывал на месте преступления после смерти мисс Норвуд. Но они наотрез отказывались признавать, что он приложил руку к этому убийству.

 — А что касается револьверной пули... — мистер Бэрнс равнодушно пожал плечами.

Пулю обнаружили вонзившейся в балку в отдаленном углу беседки. Оказаться в таком месте она могла благодаря редкостно скверному выстрелу мимо цели. Более того, мистер Тодхантер явно забыл про эту вторую пулю (вторую — согласно его собственным показаниям), несмотря на то, что о ней должны были напомнить две стреляные гильзы, от которых предстояло избавиться, а не одна. Но подсудимый очень кстати вспомнил об этом лишь в присутствии двух независимых свидетелей. Одно это уже настораживает. Еще больше в этом эпизоде настораживают заслушанные присяжными показания свидетельницы, которая слышала звук выстрела со стороны беседки, и свидетеля, который в ту же ночь видел в доме подсудимого свет в непривычный час — это могло означать, что подсудимый или встал, или вообще не ложился. Факты остаются фактами, но им с тем же успехом можно дать совершенно иное объяснение.

Что из них следует? Прежде всего, рассказ мистера Тодхантера о второй пуле — вымысел. Ее выпустили из револьвера не в сентябре прошлого года, а в декабре. К тому времени мистер Тодхантер, когда-то уверенный, что его арестуют сразу же, едва он явится в полицию с признанием, понял, что против него попросту невозможно возбудить дело. Поэтому он фальсифицирует улики. Первой из них, естественно, становится пуля, выпущенная из его собственного револьвера. В ночь на третье декабря он отправляется на место преступления, приходит туда незадолго до полуночи и делает выстрел. Несомненно, во время той же ночной прогулки он оставляет в саду следы, которые с ликованием находит на следующее утро. Тем же утром, в присутствии двух свидетелей, он очень вовремя «вспоминает» про пресловутый второй выстрел. Разве это не более убедительное объяснение, да еще подкрепленное вещественными доказательствами — в отличие от сумбурных уверений обвиняемого, которого следовало бы именовать «самообвиняющим»? Одно из его преимуществ объяснение весьма полезным отпечаткам ног, сломанным веткам и так далее, обнаруженным двумя свидетелями на тропе через сад. Ибо разве можно поверить, что эта «тропа» могла уцелеть, несмотря на дожди и бури суровой английской зимы? Едва ли!

Изучите рассказ мистера Тодхантера: он целиком состоит из заверений. Ни одно из них не подкреплено доказательством. Рассмотрим любое из них например, выброшенную неопровержимую улику, роковую пулю. Мистер Тодхантер уверяет, что собственноручно выбросил ее. Но мы можем лишь поверить ему на слово. А обстоятельства таковы, что как раз на его слово полагаться мы не можем. Мы уже обратили внимание на неожиданность подобного поступка, но задались вопросом о мотивах, а не о самом поступке. Но что мы обнаружим, заведя речь о поступке? Не что иное, как вероятность существования поступка лишь в богатом воображении мистера Тодхантера: сам он никогда и никуда не выбрасывал никакой пули, однако знал, что некая пуля была брошена в реку, знал, кто бросил ее и даже, пожалуй, видел, как это произошло. Доказательства и еще раз доказательства — вот что требуется на суде, но как раз их и недостает в этом из ряда вон выходящем деле обвиняемого против самого себя — мистер Бэрнс дерзнул предположить, что подобного дела не видывал ни один британский суд.

Обратите внимание на то, как «самообвиняющий» изменил свои показания. Он сам признался, что первый раз явился в полицию с вымышленной историей. Почему? Потому что думал, что вымысел прозвучит убедительнее правды. Это ли не ключ к разгадке всей тайны? Как только требуется убедительное объяснение, у мистера Тодхантера оно уже наготове. Но это еще не значит, что он говорит правду. На просьбу предъявить доказательства неизменно слышится ответ: «Доказательств нет. Вам придется поверить мне на слово». Дело, представленное таким образом, невозможно воспринимать всерьез. И так далее. И тому подобное.

Мистер Тодхантер давным-давно перестал слушать адвоката. Крепко зажав ладонями уши, он съежился на стуле и отдался отчаянию. Все попытки сохранить лицо бесполезны. Дело проиграно. Этот Бэрнс крепко взялся за него. Палмер обречен. Когда сэр Эрнест поднялся, чтобы произнести заключительную речь обвинителя, мистер Тодхантер даже не поднял головы. Сэр Эрнест — хороший человек, но даже лучший человек в мире не в состоянии поколебать авторитет полиции.

Однако сэр Эрнест отнюдь не считал свою задачу невыполнимой. Он бойко начал речь.

 — Ваша честь и господа присяжные, мне незачем напоминать о необычном характере этого процесса. В анналах британского правосудия он станет уникальным по нескольким причинам, и не в последнюю очередь потому, что перед обвинением и защитой стоит, по сути дела, один и тот же вопрос: чей палец на самом деле нажал курок, и еще потому, что обе стороны противостоят третьей, в сущности, не присутствующей на суде. Справедливо то, что это дело представлено на ваше рассмотрение с целью вынесения вердикта, о котором не прошу ни я, ни мой друг мистер Джеймисон — вердикта «не виновен». Считаю своим долгом добавить, что предыдущий оратор изложил суть дела достаточно подробно и связно. Оригинальность его объяснений наверняка очевидна вам, как и мне.

И все-таки это лишь домыслы. К примеру, оратор говорит, что линия обвинения построена просто на заверениях самого обвиняемого, что в ней нет ни толики подлинных доказательств, что каждый поступок подсудимого можно истолковать двояко. Но отнесите те же замечания к делу против Винсента Палмера в том виде, в каком оно было представлено в суде. Разве оно выдерживает эту критику? Вы читали показания по этому делу. Нашлась ли в них хоть частица подлинных доказательств виновности Палмера? Я считаю, что даже такой частицы в них нет. Дело против Палмера — не что иное, как чистейшей воды домыслы с начала до конца. Неужели наш друг Бэрнс скажет, что домыслы полиции имеют право на существование, а заверения частного лица — вздор? Уверен, ничего подобного он не скажет. Но на этом фундаменте и построена его версия. Обвиняя человека, находящегося сейчас на скамье подсудимых, мы руководствовались не только его заверениями, как полагает мой друг мистер Бэрнс. Он заявляет, что у нас нет доказательств. А я возражаю, что наши доказательства ошеломляют убедительностью. Вы все слышали их. Вам судить, убедительнее ли они детского лепета доказательств против Палмера, но если нет, это прозвучит так же нелепо, как заявление о том, что шампанское крепче имбирного пива.

Позвольте вновь напомнить вам о ходе событий, которые привели подсудимого в этот зал. Вы уже слышали о них из уст свидетелей, открывших нам истину, — и сэр Эрнест потратил час с четвертью, живописуя картину искушения и падения мистера Тодхантера самыми насыщенными, яркими красками.

Слушая его, мистер Тодхантер менялся в лице. Его лысая головка поднималась все выше, плечи расправились, спина выпрямилась, на лице робко возникла недоверчивая улыбка, в костлявой груди пробудился росток надежды ибо сэр Эрнест мастерски владел искусством красноречия. Послушав его, даже мистер Тодхантер начал убеждаться, что в глубине души он сам — отъявленный злодей. Повернувшись к присяжным, он перехватил взгляд толстого торговца в клетчатом костюме. Толстяк поспешно отвел глаза. Мистер Тодхантер чуть не разразился торжествующим смешком.

Сэр Эрнест постепенно приближался к кульминации.

 — ...Действительно ли палец подсудимого нажал курок, дабы прогремел роковой выстрел? Вот в чем вопрос. Мотивы этого поступка можно считать как проявлением самонадеянности, так и вопиющей низости. Можно вообще не обращать на них внимания. Вы судите о факте, а не о мотивах, согласно этому и выносите свой вердикт. Мой долг — заявить, что подсудимый действовал умышленно, и даже мой ученый друг не может не согласиться, что произошедшее ничем не напоминает трагическую случайность.