Тодхантера было действовать, не посоветовавшись со множеством знакомых о своих намерениях, и такое дело, как убийство, не должно было стать исключением. Позволив себе принять решение, он был обязан убедиться в правильности выбора будущей жертвы. В конце концов, требовалось все проверить.
Первым этапом проверки стал визит к Огилви в Хаммерсмит, предпринятый мистером Тодхантером на следующий день после беседы с Уилсоном. Огилви он застал без пиджака, яростно пишущим что-то. Миссис Огилви, маленькая поблекшая женщина, смущенно засмеялась и исчезла. Мистер Тодхантер учтиво спросил Огилви, как тот поживает.
— Скверно, — угрюмо ответил Огилви — крупный, мясистый человек, какими обычно и бывают мужья миниатюрных поблекших женщин. Его мощное лицо казалось более серьезным, чем обычно.
— Очень жаль, — произнес мистер Тодхантер, садясь на стул.
— После того случая я сам не свой, — продолжал Огилви. — Вы слышали, конечно, что я ушел из «Лондон ревью»?
— Да, Феррерз сообщил мне.
— Это дурно отразилось на моем пищеварении.
— Беспокойство всегда влияет и на мое пищеварение, — подтвердил мистер Тодхантер, сочувствуя скорее себе, нежели другу.
— С тех пор как случилось Это, я не в состоянии даже притронуться к мясу.
— И мне приходится воздерживаться от него, — с мрачным смирением кивнул мистер Тодхантер. — Мой врач говорит...
— Даже чай...
— Всего один бокал портвейна...
— Да, это очень тяжело, — вздохнул Огилви, — после стольких лет...
— Чем же вы теперь намерены заняться?
— А что я могу? Другую работу мне уже не найти.
— Не говорите так, — неловко вымолвил мистер Тодхантер.
— Почему же? Это правда. Я слишком стар. Вот я и взялся за роман. В конце концов, — слегка оживившись, продолжал Огилви, — Уильям де Морган начал писать романы только в семьдесят лет.
— А писать вы умеете, это несомненно... И все-таки, что вы думаете о случившемся, Огилви? Насколько я понимаю, уволили не только вас, но и многих других.
— Это омерзительно, — внушительно заявил Огилви. — По-моему, этот человек — сумасшедший. Его поступки ничем не оправданы. Создается впечатление, что он решил избавиться от всех ценных сотрудников. Я просто не понимаю его.
— Значит, в каком-то смысле он ненормальный?
— В его здравом рассудке я всерьез сомневаюсь. Ничем, кроме безумия, его поступки не объяснить.
— Стало быть, если оставить в покое ваш случай, — осторожно допытывался мистер Тодхантер, — вы убеждены, что Фишманн представляет угрозу для множества людей без какой-либо убедительной причины и оправдания?
— Именно так. Он уже принес нам немало горя и принесет еще больше. Мне известно, что нескольких человек он уволил без малейшей причины, а у них жены, дети и ни гроша за душой. Что им теперь делать — ума не приложу. К счастью, наше положение несколько лучше, но ненамного. Знаете, Тодхантер, прискорбно, что один-единственный человек — точнее, самовлюбленный мерзавец — держит почти сотню людей в состоянии малодушного страха, поскольку их становится меньше каждое субботнее утро. Этого достаточно, чтобы стать коммунистом!
— О да, — закивал мистер Тодхантер. — Субботнее утро... — он задумался. — Его следовало бы пристрелить, — наконец возмущенно выпалил он.
— И то правда, — согласился Огилви, и почему-то эту затертую фразу один из них произнес, а второй воспринял скорее в буквальном, нежели в переносном смысле.
Каждое субботнее утро в огромном здании, которое занимала компания «Объединенная периодика», царила суета. Всего два месяца назад эта суета имела приятный оттенок. Оживившись при мысли о предстоящем выходном дне, помощники редакторов глянцевых еженедельников, на которых специализировалась компания, останавливались поболтать с девушками-секретарями, проходя мимо их столов; художники переговаривались с кинокритиками, даже редакторы бойко вертели в руках зонты, ибо редакторы «Объединенной периодики» не отличались высокомерием.
Но в это субботнее утро, как и в пять предыдущих, приятных интерлюдий не наблюдалось. Помощники редакторов с озабоченным видом пробегали мимо секретарей, словно стремясь поскорее вернуться на свои места, художники и кинокритики сохраняли на лицах выражение безраздельной преданности работе и интересам компании, редакторы шагали по коридорам деликатно и неохотно. В лабиринте коридоров и кабинетов царил гул бурной деятельности, но в нем отчетливо слышался страх. В одном-двух закутках, где велась основная работа, эта нота страха была пронзительной, почти истерической. Слухи распространялись с неимоверной быстротой. На третьем этаже молодой Беннет, помощник редактора «Замочной скважины», едва успел усесться за стол, яростно распекая себя за десятиминутное опоздание, как дверь открылась и на пороге возникла длинная фигура художника Оуэна Стэйтса.
— Бенни, что там насчет центрального разворота? — громко начал он, прикрыл дверь и сразу понизил голос. — Получил?
— Еще нет. А кто-то уже?...
— Пока не слышал. Еще слишком рано.
— Обычно их рассылают примерно в одиннадцать.
— Верно, — Стэйтс побренчал мелочью в кармане. Он выглядел встревоженным. — Черт бы побрал эти субботние утра! Я весь на нервах, — Стэйтс был женат и имел малолетнего сына.
— Тебе-то чего бояться?
— Как это чего? Помнишь, что стало на прошлой неделе с бедолагой Грегори? Сдается мне, он решил избавиться от всех художников разом.
— Работу Грегори передали тебе. Он не рискнет оставить без художника и «Замочную скважину», и «Хозяюшку».
— Только Богу известно, на что он способен, — Стэйтс остервенело пнул ножку стола Беннета. — Мака видел?
— Нет. Говорю же, я опоздал на десять минут.
— Вот черт! На него не наткнулся?
— Нет. Но пришлось идти мимо его двери, а он, по-моему, видит сквозь нее. Теперь сижу и жду извещения.
— Не дури... А, привет, Баттс-младший!
Баттс, которого называли «младшим» в отличие от дяди, редактора «Киномана», с неловкой усмешкой проскользнул в кабинет.
— Здорово, ребята! Правду говорят, что с Флетчером уже покончено?
— С Флетчером? С чего ты взял? — изумился Стэйтс. — Что же станет с «Воскресным вестником» без Флетчера?
— Месяц назад ты спрашивал, что с ним станет без Пьюрфоя, и выживет ли «Мир кино» без Фитча. Проклятье, да ведь Фитч основал его и возглавлял целых двадцать лет, принося немалую прибыль! Но это его не спасло.
— Дьявол... — пробормотал Стэйтс.
В дверь постучали, вошла девушка с карандашом и блокнотом в руках. Она была миловидна, но все трое мужчин уставились на нее с ужасом, как на Медузу.
— Мистер Беннет, мистер Фишер немедленно вызывает вас к себе.
Беннет неуклюже поднялся.
— М-меня? — с запинкой переспросил он.
— Да, — на лице девушки отразилось сострадание. — Не следовало бы говорить вам, но мистер
