точку души. Без божественного просветления человек живет бессмысленно, как живут скоты. Луч истины — это не что иное, как экстаз божественного познания.

— Фазиль-Азиз, друг мой, но скажи тогда, кто же те люди, удостоенные луча экстаза?

— Государь, но я уже имел смелость сообщить вашему величеству, что без божественного просветления человек только скот, животное, живущее единственно ради насыщения желудка. Бог дает свет всем, но не каждому дано уловить этот свет и удержать его в сердце своем. Этот свет подобен солнечному свету, который можно собрать увеличительным стеклом в единую, испепеляющую предметы точку.

— Но кто же собирает свет божественного познания? Кто?

— Государь! Идущие по пути божию не те, кто проводит жизнь в телесных удовольствиях. Не те, кто ради этих удовольствий питает привязанность к бренному миру. Эти на пути жизни никогда не найдут истинного наслаждения, которое заключается в познании своего ничтожества. В этом познании — счастье. Человек, сказавший себе: 'Я ничего не знаю! Господь, вразуми!' — обладает высшим истинным знанием своего незнания, он и достигает высшего величия через понимание своего полного ничтожества.

Бегадыр был серьезен. Он сказал вдруг:

— Если ты сам себе нужен, то и узнай самого себя. Так я поступил сам с собой и в себе самом нашел для самого себя лекарство, которым помог своему мучению.

Так или как-то очень похоже говорил Абу-Гамет-Маго- мет-аль-Гацали, великий араб.

— Государь, я поражен начитанностью вашего величества. Я с радостью сообщаю вашему величеству, что являюсь верным учеником Абу-Гамет-Магомет-аль-Гадали.

— Мой Фазиль-Азиз, ты говоришь, что людям, проводящим время в телесных удовольствиях, истинное наслаждение, под которым ты понимаешь познание, недоступно. Отчего же ты сам столь внимателен к своему платью? На тебе золота не меньше, чем на мне.

— Государь! Как овцы не могут быть отарой без пастуха, так и люди ни на что не способны без предводителя, с пастухом же и люди и овцы могут пройти тысячи верст, и только потом, закончив путь, они бывают изумлены и восхитятся самими собой. Государь, можно проповедовать на базарах в рубище дервиша, но эта проповедь доходит до ушей овец, которых, когда приходит время, стригут. Я предпочитаю проповедовать среди тех, которые стригут.

— Но не кажется ли тебе, мой дорогой Фазиль-Азиз, что слово, которое рождается там, внизу, является в мир как бы само собой и поэтому оно правдивей? Слово снизу похоже на промысел бога, слово сверху — плод ума человеческого?

— Государь, я помню то, что произошло с учителем Бая- зидом из Бистама. При жизни не было человека более гонимого и униженного, когда же он умер, то люди, которые гнали его, стали поклоняться его могиле. Или как сказал мудрец: 'Общение с благородной личностью Баязида из Бистама было жителям Бистама недоступно, а с его могилой, которая есть камень и глина, их соединяет самая тесная родственная связь'.

В комнату беседы вошел Маметша-ага.

— Государь, важное известие от Порога Счастья.

Бегадыр Гирей поднялся с коврика размышлений. Пошел

следом за Маметшой в тронный зал. Там уже собрались сановники. От Порога Счастья прибыл чауш[43]. Он привез известие о том, что мурза Кан-Темир задушен по приказу султана. Сын Кан-Темира в пьяном виде убил турка. Султан приказал наказать убийцу отсечением головы. А чтобы не возникло у ногайцев возмущений и мятежей, главу их, Кан-Темира, удушили в Скутари, где он жил в садах султанши Айше.

Эта весть была приятна Бегадыру. Убит сильный противник, возмутитель спокойствия, ниспровергатель крымских царей. Смерть хана Инайет Гирея отмщена, но увы! Живы те, кто убил его братьев. Честь царского рода поругана, а это есть дело здравствующего царя, ибо он — Гирей.

Чауш султана привез также фирман, которым Мурад IV приказывал крымскому хану идти на Азов, взять его, а потом пожечь на Дону все казацкие городки, вплоть до границы с русским царем.

Война не была делом Бегадыра, но татары — гончие псы Великой Порты. Долгоцарствие ханов зависит от удачливости на войне.

Земли русского царя султан запрещал тревожить. Мурад готовился к большой войне с Персией. Если на Востоке — война, на западе должен быть мир.

Степные ветры приносили тревожные вести — русский царь посылает казакам на помощь стотысячную армию. Это была выдумка, но пушки, порох и хлеб русский царь казакам посылал. Значит, и войска может послать.

Советники Бегадыра требовали нападения на русские украйны. Русских надо пугнуть, тогда они присмиреют.

И все это было суета сует, все это отвлекало Бегадыра от поэзии. А он был занят очень важным делом: сочинял эпитафию на смерть брата своей третьей жены, который ездил на разведку под Азов и погиб. Стихи, выбитые на камне, вечны.

Под предлогом обдумывания государственных дел хан Бегадыр заперся в покоях, никого не допуская до себя.

Его посетило вдохновение.

А Крым готовился к большому набегу. Третий брат Бегадыра, нуреддин Сафат Гирей, собирал войска за Перекопом. Нуреддину полагается ходить в походы с войском в 40 тысяч сабель, и Сафат ждал своих сорока тысяч.

Бегадыр возлагал на поход младшего брата многие из своих надежд, однако делал вид, что о походе он ничего не знает. У каждого бея есть свои счеты с русскими, не дело царя входить в частную жизнь своих слуг. Хан знал одну ноэзию.

Стихи он сочинял при луне. Это придавало им особую тонкость и чувственность.

Не бархат, а песни, не плоть — дух, не дрязги политики — свет мироздания.

Хан Бегадыр Гирей был счастлив.

Луна восходит над землею, на непостижимо прекрасное небо ради того только, чтобы осветить благословенный Бахчисарай. В Бахчисарае силы небесного движения над луной не властны. Словно телка, привязанная к колышку, идет луна вокруг дворца Гиреев, пощипывая звезды, как траву.

Так было во веки веков! Так было и в ту ночь полнолуния. Луна встала над минаретом ханской мечети и замерла, и сердце железного Амет Эрена ожило, сжалось и притихло, как задремавший ягненок.

В дворцовых садах, разбиваясь о мраморное ложе бассейнов, шелестели струи фонтанов. Листья на деревьях стали хрупкими, как венецианское стекло. Осторожно, чтоб не пробудить уснувших, дышали влажные розы. И, обтекая все на свете, прощая всем и примиряя всех, журчали воды реки. И вечно! И серебряно! А ведь Чурук-су — гнилая вода. Под солнцем Чурук-су не река — водопад помоев…

Нечто тонкое, прозрачное, а что — глаза разглядеть не уснели, — поднялось с куста и перелетело в глубину сада. Колыхнулось на ветвях и растаяло.

Железный Амет Эрен вцепился обеими руками в бердыш. В глазах его вспыхнули длинные огоньки. Так горят глаза у кошки, когда она чует мышь.

Что это было? Гурия? Но зачем она явилась ему? На радость или во искушение?

Амет Эрен на карауле первый раз. Он стоит возле решетчатой башни у Красных ворот, а решетчатая