– Да! Изучение этого феномена…
Я положил руки ему на плечи и слегка встряхнул.
– Очнитесь, Джеф! У нас имеются инструкции Монро: мы должны исследовать любой искусственный объект, к которому сумеем подобраться. А вуаль… Здесь, как определила Цинь, она разреженная, тонкая, и мы провели в ней долю секунды, преодолев одним стремительным прыжком. Желаете вернуться и посидеть подольше? Сколько? Минуту, две? Или хотите за кем-то понаблюдать? За мной, за Сиадом или за девушкой?
Макбрайт побагровел, гневно стиснул кулаки и вдруг перешел на испанский:
– Понимаете меня, хомбре? Конечно, понимаете – вы ведь у нас полиглот… Должен признаться, я не имел в виду девчонку, вас или себя. Наш чернокожий брат готов исполнить эту миссию, причем абсолютно добровольно, во славу Аллаха и суданского знамени. Он сам предложил. – Макбрайт покосился на спокойную физиономию нуэра. – Он… Видите ли, дружище, нас троих объединяет спорт, любовь к романтике, опасности, но в остальном мы с вами и он – по разную сторону баррикад. Нам его не понять, не разобраться в его желаниях и резонах… Возможно, он метит в герои или…
Не слушая, я повернулся к Сиаду:
– Хочешь пересечь вуаль? Проверить ее влияние на организм?
Макбрайт обиженно поджал губы, Цинь Фэй побледнела и раскрыла рот, будто ей не хватает воздуха, а наш невозмутимый спутник буркнул:
– Да. Пророк, избранник Аллаха, меня не покинет, даст силу и отвагу. Его повеление…
Я ткнул ад-Дагаба в грудь кулаком – так, что тот покачнулся, – и медленно произнес, глядя в непроницаемые черные глаза:
– Здесь у Аллаха один избранник, и он – перед тобой. Первый после бога! Ты, брат, выполняешь только мои повеления, а они таковы: хранить нас и беречь, идти, куда приказано, и не соваться в вуаль. – Повернувшись лицом к юго-западу, я скомандовал: – Походный порядок, и вперед, во имя СЭБ и Аллаха! Там, кажется, вешка… Рядом с ней заночуем.
Мы тронулись в путь. Оранжевый комбинезон, яично-желтый, зеленый, фиолетовый… Четыре фигурки в серой пустыне, под блекнущим беззвездным небом. Четыре нераскрытые тайны.
ГЛАВА 8
СОХРАНЕННОЕ В ПАМЯТИ
Тайны, тайны… К любой, кроме тех милых секретов, которые загадывают нам женщины, я отношусь с предубеждением. Тайны – знак разобщенности, обычно за ними скрывается что-то постыдное, нехорошее, связанное с притязаниями на власть, особое могущество или особое знание, недоступное для остальных людей и редко направленное к всеобщему благу. Владеющий тайной может продать ее, обменять или хранить для собственной выгоды, используя так или этак, но все возможные варианты, если отбросить болтовню о государственных интересах и счастливом неведении, в котором должно оставаться общество, преследуют единственную цель: шантаж. У вас есть новое оружие? Ну, а мы имеем еще новее и мощнее. У вас есть интересы в Персидском заливе? Ну, так у нас найдется кое-что в одной из ближних к этим интересам стран. Вы подвесили спутник с грузом смертоносных бомб? Ждите адекватного ответа. Интересуетесь, какого? Ну, возможно, с ним произойдет авария или наши субмарины всплывут у ваших берегов…
Есть случаи попроще, такие, где гарантируются неприятности в личном плане. Скажем, снимки или голографи-ческая запись развлечений в сауне, сбыт зараженного трихинеллезом мяса, несчастный случай с конкурентом, любовником жены или политическим врагом, пристрастие к лицам определенного пола и остальные маленькие слабости. Мелкие постыдные грешки – неиссякаемый источник шантажа, дающего власть одним над другими…
Но есть ситуации много опаснее и сложнее. Давление этих тайн еще не ощущается людьми, кроме отдельных прозорливых личностей, и пока что их голос – глас вопиющего в пустыне. Сколько на Земле модификантов и киборгизированных? Тайна… Статистика психических расстройств? Еще одна тайна… Запасы «грязного» оружия? Ну, это тайна тайн! Секрет за семью печатями, ибо известно, что такого оружия больше не существует: все вредоносные вирусы выжжены, а радиоактивный шлак и яды лежат себе в могильниках, то ли на границе с Китаем, то ли на Новой Земле, то ли в Антарктиде…
Это не те тайны, которые скрашивают существование, однако приходится в них копаться. Делая это, я вспоминаю мысль, мелькнувшую лет сорок назад в книге Андрея Смолянского, философа, науковеда и, что может показаться удивительным, профессионального уфолога[35]. Забавные были у него идеи насчет пришельцев-гуманоидов! Смолянский предположил, что сообщения о них правдивы, причем его не волновало, где в этой каше явная чушь, а что напоминает правду. Он постулировал факт их присутствия на Земле и, исходя из этой аксиомы, пытался ответить на вопрос, почему они не контактируют с землянами. Речь, разумеется, шла не о случайном контакте с каким-нибудь фермером в аризонских пустошах, а об открытом, официальном, на уровне ООН и лидеров ведущих государств.
Помню, чем увлекла меня эта книга – автор писал фактически обо мне, исследуя резоны, мешавшие пришельцу-гуманоиду, высокоразвитому существу, вступить в прямой контакт. Выводы были парадоксальными: ужас, неприязнь, отвращение… Такое же, какое человек питает к приматам, которые испражняются под себя и, не стесняясь зрителей, прыгают на самок.
В каком-то смысле это верно. Если бы на Землю явились создания, чуждые людям, – например, с Рахени или Суука, – им было бы нелегко понять особенности местной жизни, взаимодействие полов, народов, поколений и отдельных личностей. Вполне возможно, эти существа списали бы неприглядные факты за счет физиологии землян, секретов их странной психики и философии, не отвергающей насилия и извращений. И в результате они испытали бы не отвращение, а удивление – как мы при виде глодающей падаль гиены.
Но я-то гуманоид! Я понимаю, что обитателям Урени-ра многое тут покажется страшным, отвратительным – ведь мы похожи друг на друга в большей степени, чем человек и шимпанзе! И, глядя на земное человечество, мы вспоминаем, какими были сами – в те времена, когда Галактика была моложе на пару миллионов лет. Глядим и ужасаемся…
Так вот, об отвращении.
С семидесятых годов, едва осознав себя Наблюдателем, я занимался некой проблемой, одной из тех, что могут привести планету к вымиранию. Проблема была не совсем экологическая, не связанная напрямую с загрязнением среды, прорехами в озоновом экране и даже с ядерным оружием – все эти бедствия мира либо локальны и не ведут к стремительной общепланетной катастрофе, либо их можно взять под контроль тем или иным путем, не допустив фатального конца. Гораздо опаснее инфекции, ведущие к пандемии, штаммы микробов и вирусов. Распространяясь по воздуху, в водной среде и через живые организмы, они способны охватить гигантскую территорию – в принципе весь мир, со всеми его океанами и континентами. Процесс занимает считанные дни, и, если возбудитель получен искусственно и медикам неведом, нет времени, чтобы отыскать противоядие. Тем более что возбудителей может быть много, а значит, спасенного от паратифа с успехом прикончит новый штамм чумы или холерный вибрион.
В России все эти милые вещи производились на объекте 117 под Челябинском, а в Штатах – на Аляске, в бухте Гаррисон. Разумеется, в условиях строгой секретности и с соблюдением всех надлежащих мер, хотя бывали и утечки – то за сибирской язвой недосмотрят, то лихорадка Эбола, вырвавшись из бункеров, слизнет десяток жизней. Печальные случаи, но во имя объективности готов признать: была в трудах микробиологов своя жестокая необходимость. Создавали смертельные штаммы, а к штаммам – целительные сыворотки (что, правда, получалось не всегда); прикидывали, как эффективнее умертвить врагов, заслав к ним зараженных мух и крыс, но в то же время размышляли и над борьбой с эпидемиями; искали причины рака, диабета, СПИДа – и доискались наконец. Нашли, как убивать и как лечить, и первое оправдано вторым – ведь в этом мире жизнь неразрывно связана со смертью. Надеюсь, пока…
Комплекс на Аляске меня не слишком волновал; Штаты – страна богатая, изобильная, более прозрачная, чем Россия, и в силу своей прозрачности обеспокоенная строгим соблюдением секретов. Там жертвуют любые деньги, чтобы какой-нибудь секрет со смертоносным запахом не выплыл из небытия,
