Шея у него, думала Назнин, что надо. Не слишком массивная и не слишком тощая. Еще он богобоязненный. Сильнее, чем ее муж.
В этих сандалиях у Шану свисают пятки.
Все не так просто. Даже если в будущем ее ждет Карим, и от этого никуда не деться, в настоящем много проблем. Например, счастье. Оно может обернуться против нее. Потому что волю судьбы надо слушать спокойно. Специально для ангелов Назнин сказала:
— Куда ни глянь, везде одно и то же.
Шану помолчал. Поводил бровями:
— Нет, я бы не сказал, что везде одно и то же.
Он улыбнулся, и щеки подобрели.
— Не переживай. Скоро мы будем дома.
У Назнин выступили слезы. Лицо и шея так разгорелись, будто на нее пахнуло из ада. Она заслужила наказание пострашнее.
— А, — сказал Шану, — вижу, как сильно ты хочешь вернуться.
И почему она такая глупая? Протерла глаза. Что за злобный дух в нее вселился и вытворяет такие шутки? Внушает, что молодой парень станет частью ее жизни и что его при одной мысли о ней не выворачивает наизнанку.
Шану оживился:
— Да, сложно не переживать. Знаешь, что я придумал? Я хочу получить место в университете Дакки. Буду преподавать социологию, или философию, или английскую литературу.
Чтобы скрыть свое мучительное состояние, она неожиданно уверенно сказала:
— Какая замечательная идея.
— Это точно, сегодня же вечером отправлю электронное письмо.
Она начала вслушиваться и уже пожалела, что отреагировала.
— Конечно, сначала возьмусь за любую работу. Соглашусь на все, что предложат.
Значит, впереди маячит нищета, и впервые Назнин подумала, что, если они и поедут когда-нибудь в Дакку, беспокоиться надо будет не только о Шахане.
— Со временем вновь займусь своей любимой английской литературой.
На горизонте появилась седовласая женщина, которая, несмотря на солнце, надела плотную кофту поверх сари. Рядом с ней гордо вышагивал мужчина помоложе с медицинской сумкой в руке.
Шану заговорил по-английски:
Назнин напряженно вглядывалась.
— Это Шекспир, — сказал Шану.
Он проследил за ее взглядом, и, когда оба удостоверились, что это миссис Ислам, в молчаливом единодушии свернули на соседнюю улицу.
В квартале шла война. Воевали листовками. Грубый текст, печать на бумаге не толще туалетной, заляпанный множеством неравнодушных рук. Вокруг размера заголовков и их шрифта тоже развернулось сражение. Сначала соревновались в напыщенности стиля — высокие тонкие буквы, потом экспериментировали — толстые присевшие, потом «Бенгальские тигры» поместили ошеломляющее название на первой странице, а весь текст дали на обороте.
«Львиные сердца» не остались в долгу:
Кровь у Шану кипела.
— Понимаешь, — объяснял он, — они чувствуют угрозу. Их культура, все, что у них есть, — дротики, футбол и голые женщины на стенах.
На следующий день «Бенгальские тигры» ответили:
— Мы в их возрасте молчали, — сказал Шану, — молодые больше не хотят молчать.
Ответного залпа ждали пять дней. Назнин видела, кто работает с листовками. Молодой парень и пожилой человек, по разнице в одежде и возрасте можно сказать, что отец и сын. Отец одет, как сказал бы Шану, «респектабельно». Похож на учителя Шаханы в школе. С «сыном» Назнин не хотела бы встретиться на одной дороге. На этот раз решили обратить внимание, что в местном зале по выходным стали устраивать дискотеку, в будние дни открывать по вечерам игровой зал. И продавать алкоголь.
Три восклицательных знака в конце отлично заполняли оставшееся место и определили тон предстоящего ответа «Тигров».
Шану засмеялся. Эта война ему уже нравилась.
— Так они думают, что в районном совете станут эти письма читать? Я сам работал в районном совете, — сообщил он своей жене. — На что способны в районном совете? Ценные кадры там не задерживаются.
