государственный строй и жить припеваючи в раю из коммун. Такая теория, к сожалению, не учитывает ни желаний иммигрантов-буржуа, ни столкновения культур, ни взаимной ненависти индусов и мусульман, бенгальцев и пакистанцев и так далее и тому подобное. Поэтому в реальной жизни теория терпит крах.
Он переменил ногу:
— Посмотри, как они там внизу скандируют. По скольку им лет? От сорока пяти до шестидесяти пяти. «Рабочие, вместе»? Да они даже не рабочие! Девяносто девять процентов из них — безработные.
— А другой марш?
— «Львиные сердца»? Я не видел. Может, они его отменили.
Назнин вспомнила слова миссис Ислам.
На сцену забрался Карим. Он поднес ко рту мегафон.
Шану закрыл окно.
— Что здесь будет с нашими людьми?
Он взял ее за руку и отвел от окна. Карим говорил что-то непонятное, где-то невпопад играло радио.
— Молодые, — продолжал Шану, — им решать. Знаешь, сколько здесь до нас выросло поколений иммигрантов? В восемнадцатом веке сюда от травли католиков бежали французские протестанты. Они ткали шелк. И преуспели. Через сто лет пришли евреи. И у них дела шли хорошо. В то же время сюда ринулись китайские купцы. И у них все получилось. — Шану все еще не отпускал ее руки. — А теперь куда?
— Шефали в университет. Племянник Сорупы собрался в Оксфорд.
— А куда Тарик? Чем он занимается? Назнин освободила руку.
Шану кивнул головой на окно:
— Чем они там занимаются? Зачем они устроили этот марш?
— Затем, что другие, у кого о нашей религии неправильные представления, хотят устроить марш против ислама.
— Ислам, — Шану осторожно произнес это слово, — может, дело и в исламе. Но я так не думаю. Я не думаю, что все дело в исламе.
И погрузился в собственный мир теории, опровержений, поисков и затруднений.
От слов и надежд его слегка раздуло.
— Зато когда мы вернемся домой, нам не надо будет об этом думать. Там, дома, мы сразу поймем, что есть что.
Когда двор опустел, Шану снова вышел на улицу. Он отправился в магазин «Либерти» за мылом. Его портфель превратился в чемоданчик с образцами. Там уже была представлена продукция «Люкс», «Фэри», «Дав», «Палмолив», «Империал лэзер», «Пиэрс», «Ньютроджина», «Зест», «Кутикура» и «Кэмей Классик».
— Первое правило менеджера, — сказал Шану, — знать конкурентов.
В «Либерти» Шану хотел пополнить свои мыльные запасы. Он строил планы на фабрику. Когда планы его принесут плоды, они переедут в район Гулшан, в Дакке, поселятся в бунгало, где в саду будет еще домик для гостей. А для начала обойдутся двумя комнатками над его конторой.
— Второе правило менеджера: думать глобально, действовать локально. И тогда будет результат.
Назнин пошла в спальню и легла на голый матрас. Ей ничего не снилось. Когда она проснулась, за окном было уже темно. Посмотрела на часы. Уже шесть. Перед глазами картинка. Шану сидит в самолете и хочет выглянуть в окно. Но как ни пытается, не может дотянуться. Он слишком маленький. Не больше младенца, ноги не достают до конца сиденья. Назнин берет его на руки и сажает на колени. Она выглядывает из окна и видит огни под самолетом. Но это не взлетная полоса! Огни — это фонари и окна в административных и жилых домах. Самолет тянет вниз.
— Мама.
К стене прислонилась Биби, заложив руки за спину.
— Что, Биби? Ты меня ждала? Могла бы разбудить.
Биби сползла по стене и выпрямилась, снова сползла.
— Пойдем на кухню. Чего-нибудь поедим.
— Мама.
— Иди позови сестру. Возьмете меня за руки, и пойдем на кухню.
Биби снова сползла и села на пол.
Назнин подошла к ней и приложила руку ко лбу.
— Ты не заболела? Давай я врача вызову?
— Ее нет, — сказала Биби. И заплакала. — Она сбежала.
Глава двадцать первая
Биби поклялась не рассказывать. Она, всхлипывая, объяснила это матери, а потом и все остальное. Шахана отправилась встретиться с Ниши в кафе «Шалимар». Там они хотели поесть кебаба, бананового ласси, может, еще желаби, а потом сесть на поезд до Пейтона. В Пейтоне, сказала Ниши, бенгальцы не живут, и они с Шаханой смогут делать все, что захотят. Шестнадцатилетнюю сестру Ниши отправили на «каникулы» в Силхет, откуда она приехала через полгода с мужем и округлившимся животом. Ниши, быстро просчитав все наперед, решила подстраховаться: она сама устроит себе каникулы и вернется, когда ей исполнится двадцать пять. В столь пожилом возрасте опасности выйти замуж уже нет.
— Есть два кафе «Шалимар», которое из них? — спросила Назнин.
— Которое на Кэннон-стрит, — ответила Биби, — нет, которое на Брик-лейн.
— Точно? На Брик-лейн?
Биби кивнула. Потом помотала головой:
— Нет. Не на Брик-лейн. На Кэннон-стрит..
— Вспомни, Биби! Вспомни!
— На Кэннон-стрит.
Так на вопросы отвечают в телевизионных шоу, подпрыгивая от волнения и ожидая утвердительного кивка ведущего.
— Жди здесь, — приказала Назнин, — никуда не уходи. Что бы тебе в голову ни пришло, не шевелись.
И Назнин побежала. По Бетнал-Грин-роуд. Свернула на Вэлленс-роуд. Трусцой по Нью-роуд. На Кэннон-стрит закололо в боку.
Дверь в кафе «Шалимар» на пружине. Она захлопнулась и ударила Назнин в плечо. На Назнин посмотрел единственный посетитель. Нитки у него на джемпере распустились и беспорядочно торчат в разные стороны, как борода у подростка. Посетитель снова принялся за чапатти.
— Девочку здесь не видели? — Назнин держалась за ноющий ушиб. — Двенадцати лет. В голубом камизе. Здесь и здесь желтое. Она была с еще одной девочкой.
Человек за стойкой чистил морковку. Обрезки складывал в стальную миску, морковку в пластиковый тазик с водой.
— Сколько девочке лет?
— Тринадцать, — ответила Назнин, — но на вид ей больше, можно четырнадцать дать, пятнадцать.
Человек положил морковку на стол. Что-то вытащил из носа. Утекали секунды, и Назнин свирепела.
Человек вытер палец о фартук.
— Во что она была одета?
