«Едва мы успели сесть, — вспоминала Дороти, — как Энрико обратился к нему:

— Мсье, мадам не сможет остаться, если вы сейчас же не почистите зубы.

Несчастный ушел, но потом вернулся.

— За этим очень важно следить, — сказал ему Энрико.

Я не могла понять, почему бедный тенор смертельно не обиделся, и спросила об этом Энрико. Он удивленно посмотрел на меня:

— Наоборот. Он должен быть благодарен мне за совет. Мы ведь остались, а могли уйти…»^[372]

Безусловно, Энрико не был «светским львом», следовавшим правилам этикета. «Король теноров» вел себя как реальный король по отношению ко многим, даже весьма знатным людям. При этом он мог организовывать поистине королевские праздники, какие тогда мало кто в мире мог себе позволить. Так, на Новый, 1919 год Карузо и Дороти сняли в отеле «Никербокер» целый этаж и пригласили более трех тысяч человек! Конечно, подобные грандиозные приемы требовали огромных средств. Карузо зарабатывал столько, что ему были доступны практически любые роскошества. В лучшие годы карьеры его ежегодный доход измерялся сотнями тысяч долларов (чтобы понять, сколько это было бы в наши дни, все цифры нужно увеличить примерно в двадцать раз). В сезоне 1903/04 года в «Метрополитен-опере» он получал 960 долларов за спектакль. К 1906–1907 годам гонорар возрос до 1440 долларов и достиг двух тысяч долларов в следующем сезоне. С 1914 года тенору платили 2500 долларов за выступление.

На этом рост оплаты Карузо остановился, причем, как утверждают почти все биографы тенора, — по его собственной инициативе. Джулио Гатти-Казацца в связи с инфляцией вынужден был поднять вопрос о повышении гонорара «королю теноров». Обычно биографы с умилением описывали сцену, когда директор дал Энрико договор и предложил самому вписать нужную сумму. Карузо вписал тогда 2500 долларов и никогда уже не требовал никаких повышений^[373].

На самом же деле оплата тогда была повышена, причем существенно. За каждый спектакль, по секретной договоренности с Гатти-Казаццей, Карузо получал наличными еще 500 долларов. Это был ловкий ход хитрого менеджера: с одной стороны, он по максимуму оплачивал главного певца труппы, чем тот, разумеется, был доволен. С другой стороны, директор всегда мог заявить зарвавшейся примадонне, если та начинала требовать слишком многого:

— Даже Карузо получает 2500 долларов! Как я могу платить вам больше, чем ему?!

Но для общего бюджета тенора, помимо оплаты за отдельный спектакль, важно было и то, насколько часто он выступал. Самым «денежным» периодом Карузо в «Метрополитен-опере» был сезон 1907/08 года, когда он получил 140 тысяч долларов за шестьдесят восемь оперных спектаклей и два концерта. Это была огромная нагрузка. Он выступал три, а иногда даже пять раз в неделю! Учитывая то, насколько ответственно Карузо относился к каждому выходу на сцену, сложно представить, как он это все выдерживал…

За концерты обычно платили больше, чем за оперные спектакли. Карузо нередко выступал в домах мультимиллионеров, получая за это баснословные гонорары. В Южной Америке оплата одного из его концертов достигла 15 тысяч долларов, в то время как в «Метрополитен-опере» он за неделю зарабатывал 10 тысяч. Оба фильма, в которых снялся Энрико, принесли ему по 100 тысяч долларов каждый.

Получая огромные деньги, Карузо считал своим долгом помогать множеству людей. Он был неизменно щедр с друзьями и регулярно поддерживал материально более ста человек. Правда, оба его сына сетовали, что отец всегда с большей готовностью помогал посторонним людям, нежели членам своей семьи. Его главный принцип был таков: я дам — только не нужно просить. Например, он всегда высылал или давал лично довольно крупные суммы брату Джованни, но обычно недовольно ворчал, когда тот что- либо просил. Мимми же, сколько ни умолял отца купить велосипед, так его и не получил. Дороти пообещала, что лучше попросит мужа купить его сыну автомобиль. Но при жизни отца Энрико Карузо- младший не имел ни того ни другого.

Карузо казалось, что его родным постоянно от него что-то нужно, и он сразу напрягался, когда чувствовал, что разговор может закончиться какой-либо просьбой. Но все же на семью он тратил огромные деньги (как он сам подсчитал, более чем 80 тысяч долларов в год) — зачастую не интересуясь, нужно ли это его родственникам.

Очень щедрым был Энрико и по отношению к женщинам, которых любил или к которым испытывал просто нежные чувства. Они все получали от него дорогие подарки. Он не жалел денег, чтобы угодить Аде и Рине Джакетти, крайне великодушен был по отношению к Дороти. Так, после свадьбы он заказал для нее 69 нарядов: 15 выходных платьев, 12 дневных, 8 костюмов, 6 домашних комплектов, 12 вечерних накидок, 4 пеньюара и 12 пижам…

После смерти Карузо его состояние было оценено примерно в девять миллионов долларов — сумма, не превзойденная (в пересчете и на сегодняшний курс) ни одним оперным певцом. Большую часть этого богатства получили Дороти и ее дочка Глория.

Двадцать второго марта 1919 года по инициативе Гатти-Казаццы состоялся гала-концерт, посвященный двадцатипятилетию выступлений Карузо на оперной сцене. В юбилейном концерте прозвучали третий акт «Любовного напитка» с участием Марии Барриентос, Антонио Скотти и Адама Дидура, первое действие «Паяцев» с Клаудией Муцио и Джузеппе де Лукой. Завершала программу сцена коронации из «Пророка» с участием Маргарет Матценауэр и Хозе Мардонеса. Концерт был организован с невероятной помпой. Карузо удостоился поистине королевских почестей и получил несметное количество подарков и приношений.

В том году Карузо отказался от утомительного весеннего турне в составе труппы «Метрополитен- оперы» и вместо него дал несколько концертов в разных американских городах, после чего в конце мая повез молодую жену к себе на родину. Ему не терпелось познакомить своих родных с Дороти, да и по сыновьям он очень соскучился. Прибытие Карузо и Дороти в Италию стало предметом всеобщего внимания — как в Америке, так и в Европе. Газеты освещали каждое появление молодоженов «на людях», обсуждали Дороти, строили прогнозы на будущее. Итальянцы в очередной раз заговорили о том, что, женившись на американке, Карузо собирается окончательно обосноваться за океаном. Энрико, естественно, опровергал эти слухи, тем самым еще больше подогревая уверенность в обратном. Тем более в этот приезд он не дал ни на родине, ни в других странах Европы ни одного концерта — даже в Англии, в которой его ожидали с огромным нетерпением.

Дети Карузо поначалу восприняли Дороти довольно настороженно, но потом, видя, как счастлив отец, немного оттаяли и стали более дружелюбно с ней общаться, хотя напряженность в отношениях между итальянскими и американскими родственниками никогда не исчезала. Мимми — единственный из всей семьи Карузо, кто прекрасно владел как английским, так и итальянским языком, — выступал переводчиком новой «мамочки». Но обоим сыновьям казалось, что отец еще больше отдалился от них за годы разлуки.

Фофо приехал в отпуск. За два года службы он повзрослел и возмужал, но все еще оставался в глубине души подростком. Как-то за обедом, когда вся семья Карузо собралась в новом составе на вилле «Беллосгуардо», Фофо решил откровенно поговорить с отцом. Он сказал, что считает себя взрослым, хочет жениться и самостоятельно заняться каким-нибудь делом. Однако, как вспоминает Мимми, он говорил с отцом слишком уж самоуверенно и дерзко, а в завершение заявил, что папа достаточно богат и те деньги, которые он просит, не слишком значительная для него сумма.

— Я хотел бы жениться. Папа, ты должен дать мне миллион лир!..

Карузо отреагировал моментально:

— Вот тебе миллион!.. — и со всей силы ударил сына по лицу — так, что бедняга упал вместе со стулом.

Мимми вспоминает: «Мой брат совсем не был слабаком, так что отец, наверное, действительно сильно его ударил, коль он слетел со стула… Фофо смолк и снизу смотрел на отца. Дороти была шокирована. Кто-то из родных помог Фофо подняться. Отец схватил его за грудки и без малейшего сожаления о сделанном заявил:

— Ты никогда не должен так разговаривать с отцом!

Я думаю, папа поступил правильно. Фофо действительно говорил очень непочтительно. В его голосе