«Дорогая Ада!
С нетерпением ждал от тебя письмо и очень волновался. Позволь мне все объяснить тебе. То, что случилось тем вечером в Монтевидео, было результатом долгой поездки и адской головной боли. Помимо всего прочего, на лицах коллег и импресарио я видел издевку — все смеялись над тем, что ты приехала в Монтевидео. Только представь мои страдания! Хотя ты не можешь этого понять… Ведь тогда, когда мы были вместе, я никогда к подобным вещам не относился всерьез. Но теперь каждая малость выводит меня из себя и приносит мучения.
Прибыв сюда, я встретил ужасающе враждебный прием со стороны критиков, которые смотрели на меня, как на старую развалину, несмотря на успешный дебют в „Паяцах“. Меня терзали в течение недели. В театре меня принимают восторженно, но в газетах пишут, что я стар и мое время прошло, и что сейчас для меня самый удобный момент проститься со сценой, оставив добрую память о былых успехах. Совершенно очевидно, что это чья-то игра. Публика сходит с ума, когда я пою. Я дебютировал в „Паяцах“ очень хорошо, но отзывы были ужасные. Критики писали, что я не тот, которым был четырнадцать лет назад. Какие ослы! Я прекрасно знаю, что „не тот“, потому как сейчас пою куда лучше, нежели тогда.
Вторым спектаклем была „Кармен“, и успех в театре был таков, что критики просто вынуждены были отнестись ко мне с чуть большей теплотой. Сегодня я вторично выступил в „Паяцах“[349], и, кажется, теперь и пресса сочла, что я пел лучше, чем на первом спектакле. Мне кажется, что газетчики недовольны менеджментом турне в целом. Они хотят, уничижая меня, втоптать в грязь Энеста. Я буду бороться изо всех сил и надеюсь, что в итоге докажу всем, что я еще в прекрасной форме.
Сожалею по поводу твоей болезни, но надеюсь, что когда письмо дойдет до тебя, ты уже поправишься. Завтра вышлю тебе деньги, чтобы ты прислала мне сигареты „Адамс“, и прежде, чем уехать отсюда, отправлю припасенные для тебя несколько тысяч песо.
Желаю тебе спокойной жизни, потому что, даже притом что ты поступила в отношении меня очень и очень плохо, я никогда не смогу забыть те моменты, память о которых может стереть лишь смерть.
Попробуй подружиться с кем-нибудь из моего круга, чтобы я чувствовал себя более спокойно.
С горячим приветом, Энрико»[350].
Еще одним возможным поводом агрессивного приема Карузо со стороны некоторых критиков было то, что итальянцы, жившие в Аргентине, в силу патриотического настроя в штыки восприняли планы Мокки организовать выступление труппы в Росарио (приблизительно двести миль от Буэнос-Айреса), где директором театра был немец. Таким образом, Карузо, как «лицо» труппы, оказался в эпицентре вражды — итальянцы выступили с протестом даже прежде, нежели Энрико оказался в этой стране.
Между тем Карузо продолжал петь, хотя был совершенно измучен головными болями. В одном из писем Аде он признавался, что после четырехдневных приступов у него даже мелькнула мысль о самоубийстве. Тем не менее его принимали восторженно, и ни о каком уходе — ни со сцены, ни, тем более, из жизни — Энрико всерьез не помышлял. Чувствуя себя одиноким в чужой стране, он все чаще писал своей бывшей спутнице, делился с нею переживаниями, рассказывал об успехах и объяснял причины неудач.
Не везде публика, принимавшая труппу, соответствовала должному культурному уровню. Так, например, в Бразилии зрители были возмущены тем, что Карузо пел не весь вечер, а только в «Паяцах» — довольно короткой опере, которую обычно дают с какой-нибудь другой. Забавный эпизод произошел в Сан- Пауло. 10 октября должна была идти «Манон» Ж. Массне с Нинон Валлен. Однако певица приболела и ее заменила Джильда далла Рицца, которая, однако, знала партию лишь на итальянском языке. Карузо, тем не менее, пел на французском. Как только он начал петь, из зала послышались крики:
— Пой на итальянском!
В антракте на сцену вышел менеджер театра и объявил, что Карузо безусловно выполнит пожелания зрителей и выучит партию на итальянском.
— Но, — добавил он, — на это уйдет четыре месяца. И тенор опасается, что у вас не хватит терпения дождаться этого момента![351]
В конце октября 1917 года Карузо прибыл в Нью-Йорк и сразу же был ошарашен скорбным известием о разгроме итальянской армии при Капоретто. Это сражение стало самым крупным горным сражением Первой мировой войны. Со стороны Италии в нем участвовало 1,4 миллиона человек. В результате итальянская армия оказалась надломленной. Она потеряла более десяти тысяч человек убитыми, 30 тысяч были ранены, в плен попало 265 тысяч человек. После сражения десятки тысяч итальянских солдат дезертировали с фронта. Австро-германские войска захватили некоторые области Северной Италии. Внутриполитическая обстановка в стране резко обострилась. С родины Карузо поступали все более тревожные вести. Конечно, его в первую очередь волновала судьба детей, особенно Фофо, который был призван в армию. Карузо старался изо всех сил помогать соотечественникам. Из Нью-Йорка перевел в Рим 10 тысяч долларов для помощи пострадавшим на фронте. Однако при этом ему были чужды ура- патриотические настроения Гатти-Казаццы, который в связи с антинемецкими настроениями снял с репертуара оперы Вагнера и Моцарта и демонстративно уволил блистательную Фриду Хэмпел (как и почти всех прочих немецких или австрийских артистов или сотрудников «Метрополитен»).
В те годы многие немцы чувствовали себя в «демократической» Америке крайне неуютно. Так, Карузо очень расстраивало, что один из его близких друзей, великий скрипач и композитор Фриц Крейслер, не мог найти работу. Он подвергался непрестанным унижениям и оскорблениям. В аналогичной ситуации тогда оказались и самые выдающиеся представители немецкой и австрийской культуры, не говоря уже об обычных людях, которым пришлось в то время хуже всего.
По приезде в Нью-Йорк Карузо вынужден был сразу же принять участие в открытии сезона «Метрополитен-оперы». Война и сокращение ряда певцов сделали как нельзя актуальным его присутствие в театре. Однако тенор был измотан, ему требовался отдых. Усталость сказывалась на голосе. После его выступления 12 ноября 1917 года в «Аиде» с Клаудией Муцио, Маргарет Матценауэр и Паскуале Амато пресса отметила, что голос Энрико уже не такой свежий, как раньше. Энрико напирал на драматическую сторону партии в ущерб, как считали критики, линии бельканто. Подчеркивалось, что дыхание у него стало более коротким, в тембре стала заметна некая хрипотца, исчезла полетность звука, появилось форсирование нот. Было видно, что Карузо прикладывает неимоверные усилия при пении. Отмечая все это, критики справедливо списывали не лучшую вокальную форму всеобщего любимца на его усталость после латиноамериканского турне.
Между тем партии, к которым обращался Карузо, становились все «крепче» и сложнее. Так, 7 февраля 1918 года тенор вместе с Клаудией Муцио и Маргарет Матценауэр, Хосе Мардонесом и Адамом Дидуром участвовал в премьере оперы Дж. Мейербера «Пророк», исполнив невероятно трудную партию Иоанна (Жана) Лейденского. По мнению критики, такой роскошной по части солистов и сценическому великолепию постановки в «Метрополитен-опере» не видели уже много лет. Последним до этого, кто пел здесь партию Иоанна Лейденского, был Жан де Решке. Газеты отмечали, что хороши были оба тенора (но предпочтение все же отдавали неаполитанцу), что Карузо никогда еще не создавал столь глубокого в вокальном и артистическом отношении образа, что Иоанна он интерпретировал как мыслителя, наполнив роль глубиной и трагизмом (в этой связи вспоминаются слова И. С. Тургенева: «Иоанн — слабое и бледное существо, да еще и плут вдобавок…»).
Четырнадцатого марта Карузо исполнил роль Авито в опере «Любовь трех королей» Итало Монтемецци. В откликах на постановку отмечалось, что это едва ли не самая интересная итальянская опера из всех, появившихся с момента постановки «Девушки с Запада». «Поэтическая трагедия Сэма Бенелли, составляющая основу сюжета оперы, не только прекрасно ложится на музыку, но и отличается немалыми чисто литературными достоинствами. Действие оперы происходит в Италии во времена нашествия варваров. Это трагическая любовная история, которая заканчивается смертью героев. Фьора, героиня оперы, — олицетворение Италии. Фьору против ее воли должны выдать замуж за готского завоевателя. Старый и слепой король варваров Арчибальд похищает Фьору и хочет отдать ее в жены своему сыну Авито. Но заподозрив ее в неверности, сам же душит ее и затем смачивает ей губы ядом, чтобы узнать, кто был ее возлюбленным, который тоже умрет, когда придет поцеловать ее в последний раз»
