Гавриле с Павлом не пришлось начать бутылку, как только начнется гулянье, потому что сейчас же за звонком началась музыка, и им захотелось послушать ее, а потом они вместе с другими перешли к певцам, а там не хотелось оторваться от столбов, и так дело начина бутылки оттянулось до тех пор, когда затянули хороводы. Считая, что хороводы дело знакомое и смотрение их не особенно интересно, приятели решили, что можно приняться и за бутылку, и, удалившись в сторонку к забору, отделяющему господский двор от сада, подсели к нему. Гаврюха достал из одного кармана бутылку, а из другого -- пирог с морковью, и приятели начали угощаться. Когда они достаточно угостились, то времени прошло не мало, на дворе как-то притихло, и вся толпа сосредоточилась у каретного сарая и, сбившись в кучу вокруг огороженных мест, на которых сидели кое-кто из гостей самого Безукрасова и некоторые посторонние, кто имел достаток заплатить за эту привилегию рубль, глядели в освещенную пасть внутренности сарая, откуда доносились то ровный, спокойный голос, то какое-то выкрикивание.
Приятели осмотрелись с недоумением, взглянули друг на друга, и один из них спросил:
– - Что это там?
– - А черт его знает.
– - Пойдем, поглядим?
– - Знамо, пойдем, что они, деньги платили, а мы щепки? Что они, что мы -- чай, все равно.
И приятели, пошатываясь, направились к сараю. Посредине, напротив открытых ворот сарая, народ столпился очень тесно, и через головы их ничего не было видно. Им пришлось пробиться к стене, где сбоку около самого забора было просторно, но оттуда было видно только то, что делалось в одном противоположном боку. Гаврила с Павлом не обратили на это внимания, решили стать тут, а так как выпитая бутылка прибавила им силы и храбрости, то они оттеснили кое-кого, тут прежде стоявших, и протискались к самому барьеру.
На сцене в это время шло уже второе действие. Герой достиг полного благополучия, он уже подбил себе партию, которая должна выбрать его в старшины; к нему пришел отделенный старший брат и стал просить у него на похороны умершего ребенка. 'Кулак' начал важничать перед ним; тогда, разгоряченный его бессердечием, брат начал осыпать его упреками и бранью. Оскорбившийся этим, паук набросился на брата с кулаками. В это время среди замершей в молчании публики вдруг раздался совсем неожиданный возглас:
– - Братцы, что ж вы глядите, ен безобразничает, а вы допущаете, нешто это можно!
Публика оторопела, заволновалась и устремила свои взоры туда, откуда послышался возглас. Но многие не успели хорошенько разобрать, в чем дело, как с левой стороны из-под барьера вынырнул с сверкающими глазами и весь красный Гаврила и в три шага очутился на сцене, перегороженной от публики только одной вставленной подворотней, и вытянулся перед кичащимся 'кулаком'. 'Кулак' перестал 'измываться' над своим несчастным братом и с удивлением уставился на выступившее не по ремарке на сцену действующее лицо.
– - Ты чего это распетушился? -- пересевшим голосом зыкнул пьяный Гаврила на 'кулака'. -- Тут вся честная компания, народ гуляет, значит, а ты…
И он вцепился в ворот 'кулака' и рванул его к себе; хватаясь за ворот, он прихватил и кусок бороды 'кулака'. 'Кулак' рванулся от него; в это время от этого движения с головы свалился надетый на него парик, борода осталась в руках Гаврилы, и перед взорами многих изумленных зрителей предстал совсем неожиданно сам Федор Александрович Безукрасов.
– - Батюшки, барин!
– - Сам земский начальник!
– - Родные, что Гаврила-то наделал! -- послышались возгласы в толпе.
Ужаснулся и сам Гаврила. Как ни был он пьян, но, увидя перед собою земского начальника, он вдруг сразу сообразил, что он сделал что-то такое, чего не следовало делать, и вдруг, точно его ударили по ногам палкой, он опустился на колени и пробормотал:
– - Ваше благородие, ваше… -- но притупившийся язык стал у него колом и не действовал, и он не мог уж дальше пошевелить им.
Из-за кулис выскочил суфлер; другие, участвующие в пьесе, все с изумлением глядели на происходившую сцену и не знали, что делать.
– - Занавес! -- крикнул рассерженный Федор Александрович, и перед изумленными и испуганными зрителями опустился занавес. Занавес прервал как продолжение пьесы, так и дальнейшую судьбу Гаврилы.
Публике объявили, что продолжение пьесы отменяется до следующего раза. Следующий раз гулянье повторится, наверное, в покров. Но предупреждалось, что в следующий раз никто бы не смел ни заявляться на гулянье пьяным, ни захватывать водки с собой, так как всякий входящий будет освидетельствоваться. Выслушавши это объявление, публика стала расходиться.
– - Все было хорошо, все хорошо, а под конец подгадилось дело! -- говорилось среди расходившейся публики.
– - Один пьяница все дело испортил.
– - Паршивая овца-то одна, а все стадо мутит.
– - А как он был нарядившись, барин-то, кто бы это узнал, что это он?
– - Дивное дело, вон до чего доходят!
– - А чей это мужик-то был?
– - Говорят, труховский.
– - Ну, теперь он жди себе награды.
– - Да, небось достанется на орехи.
– - И как его догадало броситься-то туда?
– - Знать, думал, не игра это, а в самом деле так.
– - Должно быть, что так…
Попадья с дочерьми громко сетовала вслух:
– - Эка жалость, не дал до конца досмотреть, разбойник! В кой-то век пришлось представление увидать, и то не путем.
И, обратившись к почтовому чиновнику, она проговорила:
– - Смотрите, к следующему разу непременно раздобудьте нам билеты на особые места.
– - Хорошо, постараюсь, может быть, достану, -- уныло проговорил чиновник.
Но больше всех недовольны были происшедшим урядники, сотские и старшина с писарем. Они обращались к расходящейся публике с едким пренебрежением и говорили:
– - Эх вы, дурачье пустоголовое! Вам же хорошего желают, а вы вон что выделываете. По-настоящему бы вам не гулянье устраивать, а праздники-то справлять запретить.
Недовольны происшедшим были и соучастники Федора Александровича. Они громко осуждали народное невежество, неразвитость, непонимание самых простых вещей и думали, что на их стороне и сам Безукрасов. Но Федор Александрович хотя и был взволнован, но казался вовсе не сердит; раздеваясь и освобождаясь от остатков гримировки, он пробовал насвистывать что-то веселое…
– - Что это, вас, кажется, ничуть не опечалил этот инцидент? -- обратился к Федору Александровичу уездный член.
– - Нисколько! Напротив, я очень рад.
– - Чему же вы радуетесь?
– - Как чему? Так подействовать на публику -- до полнейшего забвения чувств, это кого угодно порадует… А мне, как неопытному автору и случайному актеру, такой сюрприз стоит лаврового венка. Ведь до такой иллюзии довести зрителя можно только с немалыми силами. А они, наверное, все так же чувствовали как этот каналья, только ни у кого не хватило духу выразить так своего чувства.
