– - Неуемная головушка!.. На что он только отважился? Загонят его туда теперь, куда и солнце не светит…

Она встала с лавки, подошла к переду и опять села. Я никак не ожидал, что это известие произведет на нее такое действие. Точно ее пришибли самое; она опустилась и, глубоко вздыхая и охая, долго просидела так.

Перед вечером к нам пришла бабушка Татьяна.

– - Прасковья, слышала, что наш деверек-то наделал? -- изменившимся голосом спросила она.

– - Ох, не говори! -- глухо молвила бабушка и махнула рукой.

– - Григорий-то земли под собой не видит. И зачем его только шут принес к нам?!

– - Что же Григорию-то, нешто он очень приболел?

– - Да он не из-за него, а о себе тужит. Теперь, говорит, всей деревне побудет, таскать станут, а то еще расселят.

– - Куда расселят?

– - Развезут по разным местам -- вот и все тут. Скажут: вы бунтовщики, против начальства идете; надо будет грех унять.

Бабушка изменилась в лице еще больше и не могла уже ни одного слова сказать.

– - Мужики теперь гужуются, ходят, себя не помнят. Приедет исправник, будем, говорят, просить, чтобы своим судом с ним расправиться.

– - О господи!.. -- простонала бабушка. -- И что это его проняло? Словно молоденький!..

Долго сидели они, перекидываясь словами о том, что случилось; наконец бабушка Татьяна ушла. Бабушка вдруг встала и проговорила:

– - Надо сходить к нему.

– - К кому?

– - К дедушке Илье.

– - Бабушка, и я пойду.

– - Что тебе там делать-то?

– - Мне одному дома страшно.

– - Ну на улицу ступай.

– - Мне не хочется на улицу.

– - Ну, иди, пес с тобой! -- с досадой сказала бабушка, отрезала ломоть хлеба, положила его за пазуху и пошла из избы.

Я побежал за нею.

Магазея была на выгоне за чертой деревни, вдали от всяких построек. Это был большой амбар с поседевшим от времени деревом, крытый соломой. На двери его висел огромный винтовой замок, а около двери на мостенках сидели два мужика, караульные дедушки Ильи: один с дубиной в руках, другой с топором. Мне стало жутко, глядя на эту стрижу, но бабушка ничего не испугалась. Подойдя к ним, она проговорила:

– - Здорово живете?

– - Здорово! -- ответил Захар Рубцов, высокий сутуловатый мужик, рыжий и весноватый. Он снял картуз и, не глядя на бабушку, опять надел его.

– - Где тут у вас буян-то сидит?

– - Буян под запором. Ему там спокойно: сидит небось да мышей считает! -- безо всякого выражения проговорил Захар.

– - Нужно бы мне поговорить с ним.

– - Нешто это можно? -- уж как будто испугавшись, спросил Захар.

– - Нам велено стеречь его, тетка Прасковья, -- сказал другой стражник, Сидор, кузнец, худенький, черноватый мужичишка, которому иногда в шутку говорили, что его цыган с повозки потерял. -- А пускать ли, не пускать -- мы не имеем права.

– - Что ж не пустить, иль вы меня не знаете? Что я, с каким злым умыслом? Я вот поговорю с ним да уйду, а вы его опять запрете.

– - A кто отвечать будет? -- спросил Сидор.

– - Да за что тут отвечать? Нешто я его с собой уведу? Он ведь все здесь останется.

Бабушка говорила спокойно и так убедительно, что мужики уж не нашлись, что ей возражать, и замялись. Бабушка проговорила:

– - Ну, отпирайте, отпирайте. Что вы, правду, съем я его? Экие вы чудные!

Захар почесал в затылке и, обратившись к Сидору, сказал:

– - Ну, коль отпирай, что ж с ней делать!

– - А може, старосты спросить?

– - Чего его тут спрашивать?

Захар поднялся на ноги, вынул из кармана ключ и отпер замок. Дверь скрипнула и отворилась, бабушка поднялась на мостенки и вошла в магазею. Я поспешил переступить порог, чтобы не отставать от нее.

Лучи заходящего солнца ворвались вместе с нами и осветили длинный узкий промежуток, бывший между закромов. В конце этого промежутка поперек его, около самой стены, лежал дедушка Илья. Он, лежал навзничь, закинув руки за голову и глядя вверх. При нашем появлении он только слегка скосил глаза на нас, но в этих глазах выражалось полнейшее к нам равнодушие.

В магазее было прохладно сравнительно с улицей; пахло слежавшимся хлебом и пылью. Около дедушки Ильи стояла железная мерка, которою принимали и отпускали рожь. Бабушка взяла мерку, опрокинула и села на дно.

– - Ну что, удалая голова, -- достукался? -- с гневным укором сказала она. -- Эва тебя, словно зверя какого, в клетку посадили…

– - Ну что ж, посадили и посадили, -- грубо проговорил дедушка Илья. -- Эка ведь страсть, подумаешь!

– - Да ведь тебя за это в каменный мешок запрячут.

– - Велика беда… Страшен он мне, твой каменный мешок-то!

– - Не отчайствуй, знамо, большая беда. Этак и головы скоро на плечах не удержишь.

– - Что об моей голове тужить, об ней плакальщиков мало! Пусть всякий об себе горюет.

– - И об себе погорюешь, из-за тебя-то теперь и другим достанется… Ты думаешь, ты это малое дело-то сделал?

– - Чем больше, тем лучше!..

– - Чем лучше-то?.. Чем? Скажи ты мне, ради бога? Эка, какое хорошво накинуться на человека…

– - А то что ж на него глядеть? Он тут будет бесчинствовать, а мы ему зубы подставлять, -- нешто это закон? Он противу закону идет, не разобравши дела, человека бьет… Он и меня бы так ударил, и другого, и третьего?.. На кой он нам такой хороший!.. Мы, може, не дешевле его стоим-то! Я сколько годов на свете жил, царю-отечеству служил, в походы хаживал, другой тоже как-нибудь потрудился, а он всех сволочит… требует, чтобы шапку перед ним снимали… Нет, ну-ка выкуси… вот возьми теперь!..

Дедушка Илья поднялся с места, сел, поджавши ноги под себя, и необыкновенно оживился. Лицо его загорелось румянцем, глаза заблестели, и у него, как давеча, опять широко раздвинулись ноздри. Бабушка глубоко вздохнула.

– - Да ведь его такая собачья должность -- надо на всех лаять: сегодня с одним, завтра с другими…

– - Так ты языком лай, а рукам воли не давай… вот что!

– - А ты-то зачем своим рукам волю дал?

– - Сердце не вытерпело…

– - И у него сердце не вытерпело…

– - Так он сдерживай себя…

– - А ты-то отчего не сдержал себя?.. Эх, Илья, Илья!.. беремся мы других учить, а сами над собой еще не совладеем, сами с собой справиться не можем. Какой же толк будет от этого ученья?..

– - А такой толк, -- упрямо продолжал дедушка Илья, -- коли бы их побольше окорачивали, так они бы все у нас шелковые были. А то их избаловали тем, что перед ними баранами стоят да глазами хлопают…