своего'.
Известный рассказ о мести княгини Ольги древлянам, убившим Игоря (существующий в русской и проваряжской версии), написан рукой русского летописца-язычника, восхваляющего мудрую жестокость княгини, убившей два древлянских посольства и приказавшей изрубить на тризне тысячи древлян. В тексте летописи нет ни одного слова осуждения кровавых дел княгини Ольги; нет даже естественного для средневековых церковных писателей противопоставления: язычница Ольга творила бесчеловечные, греховные дела, а через год - два стала христианкой и ничем не запятнала себя.
Обычно этот раздел 'Повести временных лет' трактуется как более поздняя запись устных киевских сказаний, но против этого опять-таки свидетельствует полное отсутствие оценок со стороны летописца- христианина. В этом случае молчание равносильно согласию. Иное дело, если в руках летописца XI - XII вв. был написанный ранее текст языческой летописи - тогда его ответственность значительно уменьшалась. Сказ о мудрой Ольге - политический трактат (946 г.), автор которого порицает князя за нарушение установленных норм дани, древлянскую знать - за неслыханную дерзость (убийство великого князя), а Ольгу прославляет за установление твердых даней и 'уроков'.
Последний раздел киевской языческой летописи (964 - 980 гг.) относится в основном к эпохе Святослава и, возможно, пополнен за счет 'вештб витезовых' ('рыцарских прославлений'), но тоже лишен каких бы то ни было признаков христианской книжности. Вполне естественно, что у князя-язычника был и летописец-язычник. Относился ли этот писатель к 'волшебникам', сказать трудно, но началось русское летописное дело явно в среде жреческого сословия в княжение Игоря Старого. Пушкин в своей 'Песне о вещем Олеге' обессмертил одно из первых произведений русских летописцев-волхвов первой половины X в., написанное в укор зазнавшемуся конунгу и в защиту русских предсказателей.
Ко времени принятия христианства в конце 980-х годов греческое духовенство застало на Руси не только примитивное суеверие деревни, но и государственную языческую религию города и социальных верхов с разработанным космологическим эпосом, с представлениями о божественном происхождении великокняжеской власти (Владимир Солнце…), разнообразным ритуалом и разветвленным жреческим сословием, владевшим тайнами тонко разработанной символики, знанием 'черт и резов', древних 'кощюн' и новоизобретенной славянской письменности. Важно отметить, что жреческое сословие было настроено как против христиан-греков, так и против варягов; одной из первых жертв новому пантеону языческих богов был намечен юноша-варяг, и это было облачено в форму изъявления высшей воли: жребий пал на варяга- христианина.
Волхвы в деревне и в демократической части городского посада существовали еще очень долго: вплоть до XVII - XVIII вв. в церковных требниках стоят вопросы к исповедующимся - не ходил ли к волхвам, не исполнял ли их указаний?
В 1060-е годы в связи с длительным недородом, голодом и нашествием половцев стал заметен отход от новой христианской веры и возврат к прадедовскому язычеству; оживилась деятельность волхвов, проповедовавших даже в Киеве и Новгороде.
Русская православная церковь создала за XI - XIII вв. целый ряд поучений против язычества, которые свидетельствуют о прочности и устойчивости не только языческих воззрений, но и открытых языческих игрищ, производившихся даже на городских площадях. Переписывались такие поучения вплоть до XVII в.
Принятие христианства в очень малой степени изменило религиозный быт русской деревни X - XII вв. Единственным заметным новшеством было прекращение трупосожжений. По ряду второстепенных признаков можно думать, что христианское учение о блаженном посмертном бытии 'на том свете', как награда за терпение в этом мире, распространилось в деревне после татарского нашествия и в результате первоначальных представлений о неизбывности иноземного ига.
Что касается христианизации русских социальных верхов, то нам, очевидно, следует внести некоторые поправки в установившуюся схему: 'в деревне - язычество, в городе - православие'. Языческие верования, обряды, заговоры, формировавшиеся тысячелетиями, не могли бесследно исчезнуть сразу после принятия новой веры. Отмиранию язычества не содействовало то, что существенных, принципиальных отличий нового от старого не было: и в язычестве и в христианстве одинаково признавался единый владыка Вселенной; и там и здесь существовали невидимые силы низших разрядов; и там и здесь производились моления - богослужения и магические обряды с заклинаниями-молитвами; там и здесь каркасом годичного цикла празднеств были солнечные фазы; там и здесь существовало понятие 'души' и её бессмертия, её существования в загробном мире. Поэтому перемена веры расценивалась внутренне не как смена убеждений, а как перемена формы обрядности и замена имен божеств. В новом духовенстве раздражало и возмущало противоречие между прописной моралью и реальным бытом, между показным аскетизмом и 'сребролюбием' и чревоугодием 'череву работных попов'.
Падение авторитета церкви уменьшало силу церковных поучений против язычества, и оно в XI - XIII вв. не угасало во всех слоях русского общества, но, естественно, перешло на полулегальное положение, так как церковные и светские власти применяли к языческим волхвам суровые меры вплоть до публичного ауто-да-фе. Во второй половине XII в. наблюдается возрождение язычества в городах и в княжеско- боярских кругах. Церковь нужна государству как значительная идеологическая сила, подкрепляющая авторитет власти, объявляющая греховным всякое нарушение существующего порядка, как богоустановленного, но княжеско-боярские круги были крайне недовольны вмешательством церкви в их собственный традиционный быт. Примером могут служить воспетые былинами княжеские пиры, являвшиеся своеобразной 'боярской думой', в которой некогда заседали и волхвы-волшебники. На этих пирах в урочные дни обязательной была мясная (языческая ритуальная) пища. Церковь запрещала её в постные дни. Конфликт с церковниками из-за 'мясоядения' принял общерусские размеры.
Объяснением возрождения язычества отчасти может служить оформившаяся с 1130-х годов кристаллизация полутора десятков крупных княжеств-королевств с устойчивыми своими династиями с усилившейся ролью местного боярства и более подчиненным положением епископата, оказавшегося в зависимости от князя. Бояре-вотчинники, владельцы нив, называвшихся 'жизнью', по всей вероятности, разделяли народные прадедовские взгляды на аграрную заклинательную магию, главную часть язычества. Показателем возврата боярства в XII веке к прадедовским традициям является исследование Д. А. Крайневым погребения в белокаменном саркофаге, над которым был насыпан огромный языческий курган (близ Старицы).
Обновление язычества сказалось в зарождении нового учения о неисповедимом свете, отличном от солнца, в культе женского божества (отдельного от богородицы), в появлении скульптурных изображений божества света ('Слово о посте…'). Церковному стандарту противопоставлялось новое, эволюционирующее и поднимающееся на новую теологическую высоту язычество. Церковники XII в. спорили с языческими богословами, закрепляя свои тезисы в надписях-граффити на стенах соборов, где утверждали, что не 'бес', не языческое божество может 'разведрить (прояснить) небо' и 'потрясти облака', а христианский бог ('Бог то сотвори!') .
Появляются летописцы, совершенно чуждые церковной фразеологии, церковному счету времени и самое главное - христианскому провиденциализму. Таков, например, киевский боярин Петр Бориславич, писавший в 1140-1180-е годы. Ярким примером нового, более светского, отношения к литературе является 'Слово о полку Игореве'. Христианский бог упомянут здесь лишь дважды: 1) князю Всеславу не миновать суда божьего; 2) Игорю бог путь кажет. Ни в запеве поэмы, ни при отправлении войска в поход, ни при гибели воинов Игоря, ни при описании блистательной победы над Кобяком в 1184 г.- ни в одном из тех случаев, когда обычай требовал упоминания божьего имени, в 'Слове' церковного христианского бога нет.
Зато в поэме есть языческий небесный бог-отец Стрибог и его внуки - ветры, есть 'тресветлое' ('идущее по небосводу') солнце, есть древний Белес (поэт Боян - его внук), есть Великий Хорс и славянские эриннии - Карна и Желя. Русские князья дважды определены в великой поэме, как внуки Дажьбога. Автор 'Слова', предвосхищая поэтов Ренессанса, широко пользовавшихся образами античного язычества, воскрешает для своих слушателей родную языческую романтику.
Неоценимым источником по язычеству русских социальных верхов XII - XIII вв. являются клады
