смысл этого события для всего мира и Израиля согласно божественному плану: с Пасхой родился новый мир, искупление Израиля, новое творение. Суть этих историй лежит не в том, что теперь у каких–то людей появился новый религиозный опыт, который может иметь продолжение для них и их последователей. Все наоборот: нигде в Деяниях Апостолов, после вознесения в главе 1, никто не переживает чего–либо хотя бы отдаленно напоминающего то, что, согласно Луке, происходило в течение сорока дней после Пасхи. Конечно, есть такие аспекты этого опыта, которые он описывает так, чтобы указать на происхождение христианской общинной жизни. Вскоре мы их рассмотрим. Но они вырастают из того, что Лука постоянно изо всех сил старается изобразить как нечто отличное ото всей последующей жизни христиан. Событие в Эммаусе, как он утверждает, произошла, и хотя подобное может происходить всякий раз, когда сердца горят при толковании Библии или подлинная вера воодушевляется и усиливается при преломлении хлеба, существует другой и еще более важный смысл, в котором Эммаус не повторится снова никогда.

В то же самое время, вопреки распространенным мнениям, неверно думать, что Лука подчеркивал телесность воскресшего Иисуса ради борьбы с докетическими тенденциями в тогдашней Церкви. Тут параллель между двумя текстами: евангелист настаивает, что воскресший Иисус не рпеита, а Игнатий — что он не daimon, — может сбить нас с толку[2091]. Игнатий действительно сталкивался с докетическими воззрениями, и последние касались не только тела воскресшего Иисуса, но и его человеческой природы до распятия. Но если бы Лука писал только ради полемики с этими взглядами, вряд ли бы в ту же главу вошел эпизод на пути в Эммаус, с неузнаваемым и затем исчезающим Иисусом, а также рассказ о его внезапном появлении в горнице, и наконец — само вознесение.

Если говорить о позиции самого Луки, тут нет никаких сомнений: он верил в произошедшее однажды неповторимое событие телесного воскресения Иисуса, а также верил, что вся история взаимоотношений Творца с этим миром и Израилем получила в результате новый смысл. Все истории Писания указывали на это, хотя раньше того никто не замечал. История Израиля достигает кульминации в его Мессии; с него начинается новая глава всемирной истории, новая эпоха, характерная черта которой — божественное прощение[2092]. Повествование Луки о воскресении не есть производное от богословия Павла или других новозаветных богословов. По–видимому, это его собственная работа над изначальными преданиями. Но в конечном итоге он приходит к тому же, к чему пришли и все другие.

После всего сказанного важно отметить, что Лука рассказывает свою историю таким образом, что она поддерживает ту совместную жизнь, к которой он сам привлекает внимание позже. Очевидную отправную точку мы найдем опять же в истории о пути в Эммаус, где Лука подчеркивает две вещи: новое понимание Писания и преломление хлеба. Сердца у путников загораются в ответ на первое; в ответ на второе открываются их глаза[2093].

Затем, в горнице, Иисус «открыл им ум для разумения Писаний»[2094] . Если перейти к Деяниям Апостолов, указанные действия — это два из четырех элементов жизни первых христиан: апостольское учение, братство, преломление хлеба и молитва[2095]. (Можно думать, что «учение апостолов» во многом состояло в толковании Библии, хотя, без сомнения, содержало и истории о самом Иисусе и его поучения.) По большому счету, весь шедевр Луки должен был показать, что история Иисуса и начальной Церкви есть наивысшая точка истории Израиля, запечатленной в Писании, и только так священную историю можно понять и усвоить. Иисус у Луки позволяет ученикам написать ее завершение. Они понимают Библию совершенно по–новому, в свете событий, произошедших с ним. И это свежее прочтение Писания становится для них источником внутренний жизни горящего сердца (24:32) и основой для понимания того, кем был и является Иисус, кто они сами в отношении к нему и что им надлежит вследствие этого совершить (24:45–48).

Также нельзя упустить из внимания одной особенности трапезы в Эммаусе. Лука таким образом описывает четыре действия Иисуса, который берет хлеб, его благословляет, его преломляет и раздает, что тут явно слышится отголосок евхаристии, описанной не только в повествовании о Тайной вечере, но и у Иоанна (насыщение в пустыне), а также у Павла в Первом Послании к Коринфянам[2096]. Это не отрицает всего сказанного выше; просто Лука пересказал случившееся однажды событие так, что в нем можно видеть парадигму для последующей литургической жизни.

Поручение апостолам, естественно, предвосхищает дальнейшую жизнь Церкви, как описывает ее Лука в Деяниях Апостолов, а Павел — в своих Посланиях. «Чтобы было проповедано во имя его покаяние для отпущения грехов во всех народах» (24:47); кроме многих эпизодов Деяний Апостолов, которые воплощают это повеление, можно вспомнить о 1 Фес 1:9–10, Рим 1:5 и подобных отрывках. Нужно заметить, что это поручение отнюдь не случайно. Событие воскресения Иисуса и затем его подробные наставления ученикам имеют тесную связь. Воскресение Иисуса показывает, что он есть Мессия Израиля; поскольку он Мессия Израиля, он есть истинный Владыка мира и должен привести мир к присяге на верность; ради этого он посылает своих последователей действовать — силою Духа, который сам является и знамением, и посредником обновления Завета и новой жизни. И главные последователи, через которых осуществляется этот замысел, — это «свидетели», своими глазами видевшие, что Иисус воистину ожил после того, как был распят[2097].

Обзор пасхальных повествований Луки подтверждает то, что мы уже видели, рассматривая Марка и Матфея. Каждый евангелист свободен так или иначе формировать свой рассказ об этих событиях, чтобы по–своему расставить акценты и воплотить свои богословские замыслы. Даже когда Лука пересекается с Марком и Матфеем, его версия несет в себе существенное своеобразие. Но образ Иисуса тут тот же самый, и эта картина, сама по себе достаточно таинственная, соответствует тому же разработанному анализу воскресения, что и в богословской традиции, самым ранним представителем которой был Павел. Воскресший Иисус тут описан как абсолютно телесный человек, тело которого обладает новыми, неожиданными и необъяснимыми качествами. Это состояние мы раньше назвали «трансфизическим», или преображенной телесностью. Лука не пытается объяснить или обосновать это необычное новшество, как и прочие евангелисты. Он просто передает, добавляя свои собственные интерпретации, но ничего существенно не меняя, — то, что было, как нам следует думать, основой ранней традиции, тем, во что верили все первые христиане касательно воскресения. И он ведет нас еще на один шаг дальше по этой дороге: он не только показывает, во что верили первые христиане, но заставляет задать вопрос, как они пришли к такой вере.