Лука говорит нам, что этому «надлежит» свершиться во исполнение еще неоконченного библейского повествования, истории Творца и Бога Завета с миром и, особенно, с Израилем; но он говорит не только это. Он показывает, как это происходит, присоединяя свой рассказ к библейской истории, для чего он использует (особенно в главах 1–2) цитаты из Септуагинты, постоянно ссылается на Писание, часто косвенно. И хотя, как мы уже отмечали, его повествование, как и другие, удивительным образом лишено библейских аллюзий, одна из них, в самом центре истории Эммауса, определенно показывает нам, как Лука понимал смысл Пасхи.

Первая трапеза, упомянутая в Библии, это момент, когда Адам и Ева едят запретный плод. Прямым последствием этого является новое и неприятное знание: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги» (deinoichthesan hoi ophthalmoi ton duo kai egnosan hoty gymnoi esan, Быт 3:7)[2072]. А теперь другая пара, Клеопа и его спутник или спутница (вероятнее всего — жена, одна из многочисленных Марий евангельских повествований), сидят за столом и получают новое и принятое с радостью знание: «И у них открылись глаза, и они узнали Его» (de deinoichthesan hoi ophthalmoi kai epegnosan auton, 24:31). И это, говорит Лука, есть последнее искупление; эта трапеза означает, что продолжительное изгнание всего человеческого рода, не только Израиля, ныне окончено. Это начало нового творения. Вот почему «покаяние для отпущения грехов» должно быть проповедано во всех народах (24:47). Если прав Эрле Эллис, который рассматривает Эммаус как восьмую трапезу в Евангелии от Луки, нумерологическая схема поддерживает ту же самую идею (которая, как мы увидим, особенно ярко выражена Иоанном). Это первый день новой недели[2073].

При всем этом Лука не забывает, что воскресение было революционной доктриной в иудаизме. Это весть об истинном Царстве истинного Бога, которое побеждает царства мира сего. В двух первых главах своего евангелия он ссылается на царя иудеев и (затем) царя мира сего. Глава 1 начинается с Ирода, глава 2 с кесаря Августа; затем глава 3 вводит сына Августа, кесаря Тиберия, и сына Ирода Антипу в хронологическую канву, чем не просто провозглашает, когда все это свершилось, но объясняет, каким стали царства мира сего, когда, незаметно, Царство истинного Бога в лице истинного Сына этого Бога должно было наступить[2074]. Многие читатели евангелия упускают из поля зрения этот исподволь предложенный контекст, но этого нельзя сказать о Луке: загадка, поставленная Иродом в 9:7–9, его угроза и ответ Иисуса в 13:31, в сочетании с угрозой римских властей (13:1–3), а также с моментом, когда Ирод и Пилат становятся друзьями (23:12), должны сказать читателю о том, что Царство, провозглашенное Иисусом, теперь столкнулось с властями мира сего. Лк 24 как будто ничего не добавляет к этой картине, но автор помнит о своем замысле. Когда заходит речь о «всех народах», это не просто касается новой религии. Как ясно показывают Деяния Апостолов, тут содержится сообщение, что Иисус есть истинный Владыка мира. Бог Творец идет обходными путями, минуя имперскую власть и ее средства коммуникации. Одно из важнейших значений Пасхи, коль скоро мы говорим о Луке, есть то, что Иисус и его последователи должны теперь противостать царствам мира сего.

Сами Деяния Апостолов, которые начинаются с краткой истории о том, как Воскресший дает поручения ученикам и возносится, вписаны в контекст царства Ирода и царства кесаря, в которые властно вторгается Добрая весть об Иисусе. Первая часть Деяний Апостолов (главы 1–12) рассказывает о том, как иудейские власти, и особенно Ирод, изо всех сил стараются помешать последователям Иисуса, но перенапрягаются, так что Ирод Агриппа в конце концов приписывает себе «божественность», как типичный эллинистический князек, и тут же он поражен (и тотчас Лука замечает, что «слово Божье росло и распространялось»)[2075]. Вторая половина Деяний Апостолов (главы 13–28) говорит о распространении Доброй вести об Иисусе, во многом благодаря Павлу, на просторах Римской империи, где Павел провозглашает в Фессалонике, что существует «иной царь, а именно — Иисус», и, в конце концов, прибывает в Рим, чтобы возвестить Царство единого истинного Бога и учить о Владыке Иисусе, Мессии, со всяким дерзновением беспрепятственно[2076]. Разумеется, Деяния богаче, чем это краткое резюме, но тут показаны прямые последствия провозглашения Иисуса воскресшим Мессией и Господом[2077].

Суть Деян 1, где повествование Луки о воскресшем Иисусе завершается рассказом о его вознесении, можно понять, если соотнести с остальным трудом Луки в целом. Это, без сомнения, уникальное повествование; ни одно из прочих евангелий не пытается этого сделать (хотя на это ссылается пространное окончание Евангелия от Марка)[2078]. Как и в своем евангелии, Лука подчеркивает, что Иисус воистину живой: «Он и показал себя живым, по страдании своем, со многими доказательствами, сорок дней являясь им (optanomenos autois) и говоря о Царстве Божьем» (1:3). И конечно, это не указывает на что–либо иное, кроме как на новую жизнь Иисуса в теле; Лука знает разницу между видениями и тем, что происходит в «реальной жизни», и воскресение определенно относится ко второй категории[2079]. В частности, Иисус дает повеление ученикам ожидать сошествия на них Святого Духа (1:4–5), а также говорит об их миссии для всего мира (1:6–8).

Последний пункт требует правильного понимания. На вопрос учеников: «Владыка, не в это ли время ты восстановишь царство Израилю?» — Иисус дает ответ, который многим кажется отрицательным, хотя для Луки он положительный. Они не знают о конкретных временах и сроках, но так придет Царство: через их свидетельство, вдохновленное Духом, в Иерусалиме, Иудее, Самарии и до пределов земли. Как часто говорилось, это предложение содержит в себе программу всей книги, движение христианской Доброй вести от Иерусалима и окрестностей через миссию в Самарии (глава 8) ко всей вселенной, что начинается с проповеди Петра Корнилию в главе 10, но особенно раскрывается в миссионерских путешествиях Павла в главах 13–28. Хотя христиане были в Риме и до того, как туда приехал Павел, последний стих Луки в Деяниях Апостолов, уже цитированный, без сомнения, перекликается с 1:6. Так приходит Царство: не через национальное восстановление Израиля, как надеялись люди (см. 24:12), но с помощью представителей Мессии Израиля, которые идут по миру, провозглашая, что он есть истинный Владыка. Как мы видели в главе 12, это естественный плод древних мессианских ожиданий. Он соответствует описанным Иосифом Флавием пылким упованиям I века, хотя и отличается от своеобразных ожиданий этого автора[2080].

Богословский и политический контекст помогают понять, что хотел сказать Лука, описывая «вознесение» Иисуса в Деян 19:9–11, что предвосхищает 24:51 в его евангелии[2081]. Хотя принято думать, что это событие, при его четком отличии от воскресения, является характерной особенностью Луки, мы уже отмечали, что такое же разграничение мог проводить и Павел, и, как мы увидим, то же свойственно Иоанну[2082]. Если Иисус действительно снова вернулся к жизни в (как мы это назовем) того или иного рода физическом теле, что, как мы видели, Павел утверждает не в меньшей степени, чем Лука, и если через какое–то время тело исчезает (и уже не похоронено в могиле), появляется необходимость как–то это новое состояние объяснить. Настоящая проблема, — фактически, и для слушателя этой истории в I веке, и для их последователей в веке XXI, — касается не столько самого вознесения, сколько идеи о теле одновременно физическом (в том смысле, что могила осталась пустой, когда оно оттуда исчезло) и «трансфизическом» (в том смысле, что оно может появляться и исчезать, что его не сразу узнают и т. д.). Такое воплощение, при котором старое тело не остается в могиле, но и не представляющее собой просто оживление трупа, — вот в чем трудность. Вознесение — это решение, найденное, в каждом случае по–своему, Лукой и Иоанном, которое предполагает и Павел.

Тут нам стоит вспомнить про два главных правила для современного читателя, изучающего древние иудейские тексты. Во–первых, «двухэтажный» язык, касающийся «небес» высоко над землей, явно не означает «двухэтажной», не говоря уже о «трехэтажной», космологии. Как мы говорим, что солнце «встает», хотя знаем, что земля вращается относительно солнца, так и древние иудеи легко говорили о восхождении на небо, не предполагая, что их Бог и те, кто разделяют с Ним Его обиталище, физически помещались в нескольких тысячах метров над поверхностью земли. Во–вторых, что связано с предыдущим, хотя слова «небеса» и «земля» можно было использовать, чтобы просто отличить небо от твердой земной поверхности, они регулярно применялись в утонченном богословском смысле, чтобы различить две параллельных и пересекающихся вселенных, в одной из которых обитает Бог Творец, а в другой — люди. Сказать, что некто «восшел на небеса», никоим образом не означает, что этот человек (а) стал примитивным космонавтом и (б)