провозглашает, что Иисус — Мессия, Спаситель и Владыка; что отныне он облечен властью все привести в подчинение себе, в том числе само строение и природу нынешнего тела человека, и что теперь его народ — тот, чье «гражданство на небесах», как бы идущие впереди других людей к тому моменту, когда весь мир подпадет под высшее и спасающее владычество Бога Израиля. 1 Кор 15:20–28 (этот центральный и важнейший отрывок для многих тем Павла, отнюдь не одной лишь темы воскресения) прямо говорит об Иисусе как о Мессии в царском смысле: это Мессия, все враги которого лежат у его ног. 1 Фес 4:15–17 говорит о «пришествии» Иисуса словами, которые по намерению автора перекликаются со словами о «пришествии» императора, где подданные, выходящие навстречу Христу, напоминают граждан, вышедших навстречу кесарю и сопровождающих его при входе в город. Затем следующая глава предупреждает (5:3), что те, кто говорят о «мире и безопасности», — иными словами, римская имперская идеология, которая постоянно хвалилась именно этими достижениями, — внезапно переживут крушение.

И подобное мы найдем не только у Павла. Воскресший Иисус у Матфея провозглашает, что отныне Ему дана вся власть на небе и на земле[1868]. Когда ученики в начале Деяний Апостолов спрашивают Иисуса, не настало ли время восстановить царство Израиля, он говорит им, что они получат силу и будут его свидетелями до самых пределов земли. Другими словами, он как бы отвечает на их вопрос: «Да, но в новом, несколько ином смысле; а вам надлежит быть как посланниками этого Царства, так и его соправителями»[1869]. Затем Добрая весть об Иисусе как царе иудеев косвенным образом противостоит правлению иудейского царя Ирода, вплоть до внезапной смерти последнего в 12–й главе; далее Весть об Иисуса как Владыке всего входит в столкновение с правлением кесаря как владыки всего мира, и это противоречие выходит на поверхность в 17:7 и не затухает в последующих главах — вплоть до богатого смыслом и мощного утверждения в заключительном отрывке, когда Павел в Риме говорит о Царстве истинного Бога и господстве самого Иисуса. Откровение Иоанна, конечно же, подчеркивает, что Иисус — «первенец из мертвых и правитель над царей земных», а также «Царь царей и Владыка над владычествующими», и в нескольких отрывках ясно дает понять, что это не просто «духовное» или «небесное» владычество, но такое владычество, которое действует внутри самого тварного мира и в конце концов приведет к его великому обновлению [1870]. Все это направление мысли о Царстве Бога Израиля, наступившем благодаря господству Иисуса, которое теперь противостоит царствам мира и требует конкурирующей верности, находит век спустя после Павла классическое выражение в известном и намеренно «подрывном» утверждении Поликарпа: «Как могу я поносить царя моего, спасшего меня?»[1871] Кесарь был царем и спасителем и требовал клятвы своим «гением»; Поликарп объявляет, что называть кесаря всеми этими титулами значило бы поносить истинного божественного Царя и Спасителя.

Важно подчеркнуть, что это не значит, будто первые христиане отказывались почитать законные власти как установленные единым истинным Богом.

Те же самые тексты, которые провозглашают «подрывной» характер Вести об Иисусе, часто отстаивают такое почитание и подчинение; хороший тому пример — Мученичество Поликарпа, где в одном и том же кратком отрывке, почти на одном дыхании, четко утверждается, что христиане должны повиноваться Христу, а не кесарю, и одновременно — что они научены воздавать должное почитание властям, которые утвердил Бог[1872]. Современные западные представления о таких вещах, косвенно подразумевающие, что можно быть либо революционером, либо идущим на компромиссы консерватором, затрудняют, а вовсе не облегчают, историческое понимание того, в чем тут видели суть дела первые христиане[1873]. Повеление уважать власти не устраняет политический вызов Доброй вести. Оно не означает, что «владычество» Иисуса сводится к чисто «духовной» сфере. Если бы это было так, можно было бы в значительной степени избежать величайших преследований первых трех веков. Таков, как мы увидели в предыдущей главе, был путь гностицизма.

Эта была «подрывная» вера в господство Иисуса, противостоящее владычеству кесаря, несмотря на то, что кесарь продемонстрировал свою высшую власть откровенным образом, распяв Иисуса. Но по– настоящему поразительно то, что эту веру сохраняла крошечная кучка людей, которая, по меньшей мере, в двух–трех первых поколениях, едва ли была бы способна поднять мятеж в каком–нибудь поселке, не говоря уже о революции в империи. И все же они устояли несмотря ни на что, вызывая неприязнь властей мощью провозглашаемой Вести, а также мироощущением и образом жизни, которые эта вера порождала и поддерживала. И когда мы обращаемся к истокам, читаем ключевые тексты, которые бы дали ответ на вопрос: почему они устояли, сохранив столь неправдоподобную и опасную веру, — они отвечают: потому что Иисус из Назарета восстал из мертвых. А это снова заставляет нас задать тот же вопрос: почему они могли так утверждать?

Третий аспект «владычества» Иисуса тесно связан с двумя предыдущими, и его нельзя от них отделить как совсем особую тему. Возможно, это самая огромная тема в изучении раннего христианства, и все же мы посвятим ей только лишь краткий подраздел внутри широкой системы нашей аргументации. Суть тут сводится к следующему: когда первые христиане называли Иисуса kyrios, тут звучал один из смысловых обертонов, который вскоре стало нести это слово, поразительный и даже шокирующий, хотя так и должно было произойти. Это связано с тем, что тексты греческой Библии, где словом kyrios переводили божественное имя ГОСПОДЬ, стали относить к самому Иисусу, руководствуясь той проницательностью и богословской мудростью, которые, похоже, восходят к самым первым дням христианского движения. В некоторых самых ранних источниках это уже прочно запечатлено, так что иногда создается впечатление, что это вполне традиционные формулировки. Что вызвало эту своеобразную революцию и как это соотносится с другими моментами реинтерпретации, которые мы изучили?

Как всегда, главное свидетельство мы находим у Павла. Я излагал это подробно в другом месте и здесь лишь подведу краткий итог[1874]. В Флп 2:10 Павел цитирует Ис 45:23, радикально монотеистический текст, который провозглашает, что ГОСПОДУ и только ГОСПОДУ (Септуагинта, конечно, переводит ГОСПОДЬ как kyrios) подобает, чтобы перед Ним преклонилось всякое колено и Им клялся всякий язык; и Павел провозглашает, что это истинно совершится, когда всякое колено и всякий язык воздадут должное поклонение Иисусу. «Иисус, Мессия, есть kyrios», — возгласят они — к славе Бога Отца. В 1 Кор 8:6 Павел берет Шма, главную ежедневную еврейскую молитву и исповедание монотеистической веры («ГОСПОДЬ Бог наш, ГОСПОДЬ единственный»), и дает двум наименованиям — ГОСПОДЬ (kyrios) и «Бог» (theos) — разные смыслы, так что theos относится к «Отцу, от Которого всё и мы к Нему», a kyrios относится к «Иисусу Мессии, через которого всё и мы через него». В Кол 1:15–20 то же различие выражено иным языком, но с тем же значением. Я пытался кратко объяснить, как и почему Павел пришел к такой точке зрения, выше в главе 8.

Более того, в другом месте Павел берет некоторые тексты, которые говорят о ГОСПОДЕ, и употребляет их, не пытаясь это как–то обосновать или хотя бы объяснить, как тексты об Иисусе. При этом контекст показывает, что он помнит про себя весь отрывок; он не просто выдергивает несколько слов наобум, не сознавая их полного значения. Хороший пример — Рим 10:13, где Павел цитирует Иоил 2:32 о том, что «всякий, призывающий имя Господне, спасен будет». Он ясно осознает, что под «Господом» (kyrios) Иоиль называет ГОСПОДА; не менее очевидно, что он сознательно относит слово kyrios к Иисусу[1875]. Примечательно, что это отрывок — звено рассуждений, в которых мы также находим указание на воскресение и господство Иисуса как средоточие христианской веры и исповедания (10:9), из чего прямо следует необходимость распространения христианской Вести по всему миру (10:14–19). Более того, вся тема «дня ГОСПОДА» в Ветхом Завете превращается у Павла и в других первохристианских источниках в «день kyrios», т. е. Иисуса, или в «день Мессии»[1876]