разводя Ирода в 9:9 и 9:7 и высказывание, которое ему приписывают Матфей и Марк: что Иисус не кто иной, как воскресший Иоанн Креститель. Разумеется, ни Матфей, ни Марк не считают, что предположение Ирода истинно. Мы можем догадываться, что сюжет передавался из уст в уста в раннем предании и был использован Марком отчасти из–за того, что он подводил к рассказу о смерти Иоанна, но в равной степени и из–за того, что, несмотря на ошибочное мнение Ирода, стоило заметить, что Иисус привлекал к себе особое внимание, и потому его удивительная власть находила такие из ряда вон выходящие объяснения. Подобным образом действует и молва о том, что Иисус — это Илия или какой–то из древних пророков: первые христиане не воспринимали Иисуса подобным образом, но сохранили память о таких мнениях, которые отчасти намекали на то, что они почитали истиной[1314]. Если мы вдумаемся в то, что двигало евангелистами и людьми, передававшими эти рассказы до них, мы вероятнее всего отвергнем идею, что эти истории — плод воображения первых христиан. Маловероятно, что они готовы были поставить под угрозу свою веру в бесспорную и перевернувшую мир силу воскресения, предположив, что время от времени умершие пророки могли бы также возвращаться к жизни[1315].

Если идти от евангелистов и их источников вглубь к земной жизни Иисуса, интересно заметить, что предположение, будто бы Иисус не кто иной, как воскресший пророк, предваряется у Матфея и Марка попыткой объяснить, почему он был наделен столь необычайной властью. Это объясняет тот факт, что Иисуса могли воспринимать как Илию redivivus, ибо Илия также совершал удивительные вещи (рассказанная у Марка незадолго до того история воскрешения дочери Иаира напоминала о воскрешении Илией умершего ребенка). Однако Иоанн Креститель, в отличие от Илии, не являл никаких исцелений или иных «великих деяний». Таким образом, предположение о том, что Иисус — восставший к жизни Иоанн, никак не давало ключ к объяснению его удивительного могущества, которым он обладал в предыдущей жизни, — скорее это указывало на то, что воскресение из мертвых означало не просто очередной период жизни, но необычные, может быть, сверхчеловеческие, возможности. Иного основания для таких представлений нет. Несомненно, евангелисты должны были видеть в этом отдаленный и смутный намек на собственную веру в то, что, когда сам Иисус воскрес из мертвых, в мир вошла новая сила.

Что говорит нам эта история о представлениях иудеев эпохи Второго Храма? Если мы предположим, что Ирод и его придворные действительно говорили что–то в подобном роде, это скорее похоже на исключение из общего правила: «воскресение мертвых» по идее должно произойти со всеми праведниками сразу, а не с одним или двумя то тут, то там. Упоминание об Илии во всех этих текстах может указывать на причину этой особенности, которая кроется, как мы видели, в завершении ветхозаветной истории Илии: он взят на небо, он избегнул всеобщей смерти, а пророк Малахия обещал, что настанет день, когда он вернется вновь[1316]. Не думаю, что нам следует думать, что Ирод и его двор точно отображают генеральную линию представлений иудеев периода Второго Храма; даже если фарисеи и иродиане действительно пару раз действовали сообща, можно предположить, что они вряд ли обсуждали утонченные вопросы протораввинистического богословия [1317]. Однако тут есть пара моментов, достойных внимания. Во–первых, едва ли тут есть что–то подобное вере в «реинкарнацию» или в «переселение душ», в новое воплощение умершей души либо сразу же после смерти, либо через какое–то время[1318]. Это бы предполагало, что душа входит в новорожденного или только что зачатого, ребенка, тогда как Иисус был вполне взрослым человеком примерно того же возраста, что и Иоанн. Во–вторых, Иисус, без сомнения, был полноценным, обладающим телом, человеком, который ходил, говорил, действовал. Здесь Ирод точен. Язык «воскресения» не говорит о привидениях, духах или призраках: для этого существует свой язык; но первый, без сомнения, говорит о теле. Мы не найдем тут никакого намека (помимо новой власти, присущей такому человеку) на преображение тела или на то, что он не должен или не может умереть вновь[1319]. Возможно, самое простое объяснение тому, что сказал Ирод (или тому, что ему приписывают), — это общее представление, по меньшей мере, со времени Маккавеев и автора Книги Даниила, о том, что Бог Израилев оправдает праведного страдальца, — Ирод вполне мог думать об Иоанне в этом ключе[1320].

Если язык для выражения понятия воскресения, которым пользовались в I веке, нам кажется порой странным, неплохо помнить о том, что подобное испытывали и ученики: