Отсюда всегда, в любой стране, знание нескольких языков, своего и чужого. Сокранить дистанцию – вот в чем была задача. Они сохраняли дистанцию, не потому что боялись чужой культуры. Их заботила судьба своей культуры!.. На иврит переведены и «Доктор Живаго», и «Москва-Петушки» Ерофеева. И я убежден, что выражу общее мнение: герой повести «Москва-Петушки» нам ближе, чем Живаго. Несмотря на различие национальности.
Было такое словечко в ходу: люфтменш («человек воздуха»). Это евреев так высокомерно называли. Странно, но благодаря специфическому экономическому положению евреев, которое, кстати сказать, сионисты-социалисты намеревались исправить, ибо нехорошо не заниматься физическим трудом… Да, так благодаря этому евреи предвосхитили современное общество.
Ведь чем характеризуется современное общество? В первую очередь тем, что лишь весьма малый процент населения созидает материальные ценности. Приносит материальную пользу. Это один из главных параметров развитого современного общества. И под этим углом рассмотрения цели социалистов-сионистов выглядят атавизмом, а еврейский образ жизни в диаспоре – прогрессивным. Потому что евреи занимались развитием духа и услуг, а не добычей полезных ископаемых, например. Тем, чем сегодня хочет заниматься большинство людей.
З.К.: И в Израиле тоже. Выходит, и строительство «своими руками» еврейского государства, и сионистская модель израильтянина – все несовременно? Атавистично?
Рав: Мы отвлеклись. Мы говорили о том, кого копирует еврей в Израиле. Первые сионисты хотели копировать араба, жителя земли. Сейчас это история. Более того, образ араба вызывает скорее антагонизм. Кто из евреев сейчас покрывает голову кафией или носит арабский халат, как можно увидеть на фотографиях 1906 года?
Но модель по-прежнему находится вовне. Мы, израильтяне, не подражаем какому-то определенному народу. Мы подражаем некоему абстрактному нееврею. Хотим быть, как все. Но что общего может быть у всех? Ясно, что это всегда будет нечто поверхностное, ширпотреб, не затрагивающий ядра культуры. В отличие от еврея в диаспоре, который перенимает идею приютившей его нации, скажем, русскую идею в образе Степана Степановича Иванова, израильтянин не докапывается ни до какой идеи. И то, чему он подражает, – шелуха, что-то там нееврейское…
Когда евреи пеклись о своем еврействе в окружении людей другой национальности, они издали поглядывали на чужаков и составили свое обобщенное представление о них. А когда этот отстраненный «гой» сделался моделью для израильтянина, мы получили таких израильских евреев, которые более неевреи, чем самый чистокровный нееврей.
Двойная природа еврея из диаспоры придала ему особое духовное богатство, отчего с ними обычно интереснее. Преуспевающие молодые люди в Израиле всегда ищут себе русских евреек, потому что те внутренне богаче.
З.К.: Что же – опять выходит, что жизнь в диаспоре предпочтительнее жизни в Израиле?
Рав: Выходит то, что в каждом месте еврея поджидают свои опасности. Жизнь в диаспоре, как жизнь в маске, приводит к тому, что путь к себе отодвигается на периферию жизни и становится все более долгим.
Известно так много случаев, когда воинственные атеисты, профессиональные революционеры, рабочие-интернационалисты и т.п., попав в сталинские или более поздние лагеря вдруг открывали в себе еврея. В самых неподходящих для еврейского образа жизни условиях. Почему? Когда человека из благополучной жизни бросают в лагерь, он начинает копаться в душе. Пересматривает свою жизнь и в конце концов добирается до своего глубоко запрятанного еврейства. Но когда жизнь идет своим чередом, мы не склонны задумываться. И в результате – ассимиляция. Да-да, повсюду – и в Израиле – ассимиляция.
В книге «Вопросов и ответов» 17 века обсуждается один вполне конкретный вопрос: надо ли менять имена детям человека, который крестился, когда дети были уже взрослыми. (Дело в том, что если еврей меняет религию, то его детям не принято давать имя отца, они считаются как бы детьми деда.) Из обсуждения мы узнаем, что в Венгрии был один удачливый еврей, и знатная и богатая вдова полюбила его и сказала, что отдаст ему титул и богатство, если он крестится и женится на ней. И он крестился и женился.
Раввины и община его осудили и от него отдалились. А он время от времени жертвовал на нужды общины солидные суммы.
Прошло сколько-то лет. Вдруг в том городе евреев обвинили в ритуальном убийстве. Кровавый навет. И наш выкрест, почтенный христианин и богатейший житель города, встал и сказал: «Это ложь. Я сам был евреем. И я знаю, что никакого подмешивания христианской крови в мацу не было и быть не может». Он спас евреев: его уверенные слова возымели действие.
Этот человек рисковал всем: положением, богатством, может быть жизнью.
З.К.: Это напоминает мне слова Мордехая из книги Эстер: «И кто знает, не для этого ли часа ты стала царицей?»
Рав: Верно, но я хочу подчеркнуть, что этого человека никто не принуждал креститься. Он сам избрал путь отречения от еврейства. Его не заботило, что он не накладывал тфиллин. И все-таки в недрах его души лежало зерно. Да, оно было окутано мраком многих слоев чужой культуры, но вот он услышал о готовящемся преступлении, и зерно дало мощный росток.
Так и в Израиле. Так и везде. Я убежден, что в каждом еврее лежит под спудом такое зерно и ждет своего часа. И совсем не обязательно ждать трагедии. Это случается с людьми, испытавшими сильное потрясение, причем и положительное. Случается в непредсказуемых обстоятельствах. С теми, кто не мог помнить, не мог сказать, как наш герой: я знаю, я сам был евреем. И все-таки оно прорастает.
Я встречаю стольких людей. С возрастом люди начинают размышлять о многом. В том числе, о своих корнях. Собирают по крупицам историю своей семьи.
З.К.: Знаете, сколько таких людей, как правило пенсионеров, я встречала в архивах?
Рав: Знаю. Всему свое время. Помню, я был совсем пацаном, когда была жива моя бабушка. Интереснейшую судьбу прожила она. Я мог бы с ней тогда разговаривать часами, столько всего узнать. Но тогда это меня не интересовало. А теперь ее уже нет. Так уж оно устроено. То, что в двадцать лет горит, требует тебя безотлагательно, со временем как-то тускнеет, теряет значение, забывается. Человек идет копаться в своих корнях, ищет, где бывали, что делали такой-то прадед и такая-то бабка, а находит себя. Из глубины.
