вызывают лишь отрицательно заряженные аэроионы, а при избытке положительных аэроионов можно даже погибнуть, («долины смерти» в горах)? Как вообще могут действовать на организм эти электрически заряженные аэрозоли при, в сущности, ничтожной их концентрации с точки зрения «нормальной» химии? В кубическом сантиметре воздуха, обогащенного аэроионами, их содержится порядка ДО6 (т.е. порядка миллиона), а в одной граммолекуле — число Авогадро = 1023 молекул, т.е. они действуют в концентрациях порядка 10~17 М (т.е. в минус 17-й степени!). Это не может быть! — скажет каждый образованный человек).

Эти парадоксы, возможно, не очень занимали Чижевского. Я думаю, его привлекала возможность объяснить гелиобиологические корреляции изменением концентрации аэроионов под влиянием каких-то солнечных излучений. Как бескрасочно звучит «он сочетал исследование гелиобиологических корреляций с изучением эффектов аэроионов...». Тихая поэтическая Калуга, зелень садов, Ока, золотые купола... Голод, послереволюционная разруха. Чижевский превращает в лабораторию свой дом. Отец и тетка (он зовет ее мама) активно участвуют в опытах. Подопытные животные — крысы. Самодельные аэроионизаторы (консультант Циолковский!). Обо всем этом написал сам Чижевский в книге «Вся жизнь». Первый доклад по результатам опытов был сделан в декабре 1919 г. в Калуге, в местном научном обществе. Перевод текста этого доклада Чижевский послал Сванте Аррениусу в Стокгольм и получил от него любезный ответ. Аррениус приглашал Чижевского в Стокгольм. Поездка к Аррениусу казалась реальной. Потребовалась, однако, целая цепь авторитетов, чтобы эту поездку разрешили власти. (Цепь: - академик Лазарев - писатель Максим Горький — политический деятель — большевик Покровский — нарком Луначарский — Ленин). Поездку разрешили. А потом без объяснений — запретили. Нужно было привыкать к новым порядкам. Чижевский продолжал опыты на животных с аэроионами. Калужские врачи стали присылать к Чижевскому тяжелобольных людей для лечения аэроионами. Наблюдались ярко положительные эффекты. Все годы он работает над книгой, обобщающей все его труды и концепции. Однако издать ее не удалось. Не удалось, несмотря на эмоциональную поддержку выдающихся людей - П. П. Лазарева, А. В. Луначарского, В. Я. Данилевского, В. М. Бехтерева, А. В. Леонтовича, Н. А. Морозова. Ее не пропустил в свет глава Госиздата СССР, выдающийся математик и убежденный большевик О. Ю. Шмидт. Он, по-видимому, исходил из отмеченной выше пренебрежимо малой величины флуктуации потока солнечной энергии... а главное из того, что не солнечная активность, а рабочий класс определяет ход исторических процессов. Первый директор и основатель Института Физики и Биофизики, построенного на средства Леденцовского общества (см. очерк «X. С. Леденцов»), академик Петр Петрович Лазарев с глубокой убежденностью и бесстрашием пытался добиться издания книги Чижевского. Вернувшись после яростной «беседы» с О. Ю. Шмидтом, он пересказал Чижевскому содержание этого разговора. А. Л. составил конспект этого рассказа. Для целей моего очерка — для характеристики нравственных позиций деятелей российской науки, этот конспект представляется мне очень важным и я приведу7 его почти целиком (выделено всюду мною С.Ш.). Рассказ П.П.Лазарева, записанный А.Л.Чижевским Разговор носил примерно следующий характер: Ш. — Это подписали Вы? (речь идет об отзыве П.П.Лазарева на книгу Чижевского) Л. — Да, я. Ш. — И вы в самом деле думаете, что Чижевский стоит на грани большого научного открытия? Л. — Да, думаю, более того уверен, что это так и есть. Ш. — Вы, Петр Петрович шутите... Ведь это нелепость: история, психология — массовые явления — Солнце. Л. — А я считаю, что это — самая передовая наука и такого мнения придерживаются крупнейшие ученые у нас и за границей. Ш. — Нет, этого не может быть. Л. -Почему? Ш. — Потому, что его с позволения сказать, исследования противоречат марксистской точке зрения. Л. — Но не противоречат ни философии, ни биофизике... Ш. — Как так? Л. — Да, очень просто. От вас требовать нечего. Вы просто этого не поймете! Я ничего не могу сказать против материалистического мировоззрения, но мышление человека должно быть более гибким. Ортодоксы в науке не должны существовать — они всегда тормозили ее развитие... А вы «пламенный ортодокс». Да это еще в XX веке, когда на нашу голову могут свалиться самые неожиданные открытия и изобретения... Вам остается только запрещать или сажать в тюрьму неугодных. Но ведь это не выход... Ш. — Да, но можно запретить! Л. — Запрещайте! Науку не запретишь. Она возьмет свое через 50 или 100 лет, а над вами будут смеяться, как мы смеемся и более того — негодуем, когда читаем о суде над Галилеем. А она все-таки вертится! Ш. — Так что ж, по вашему, Чижевский — Галилей! Л. — Оценку его работам дадут не вы и не я, а будущие люди — люди XXI века. А вот самые культурные марксисты, как Луначарский и Семашко, наоборот, считают, что исследования Чижевского заслуживают самого пристального внимания. Я говорил и с тем и с другим. Вот видите, как могут расходиться точки зрения у людей одной, так сказать, веры. Ш. — Не веры, а знания... Л. -Ну, уж об этом разрешите мне иметь свою точку зрения. Я считаю, что в самом конкретном знании заложены корни веры... Но не путайте «веру» и «религию». Это — различные вещи. ...Я сделал самый точный и тонкий прибор, и я знаю, что он будет отвечать своему назначению, но абсолютной уверенности, т. е. веры во мне нет и я должен этот прибор испытать, проверить на практике, Какая верность русского слова: проверить! Испытание дало отрицательные результаты, следовательно, моя неуверенность оказалась правильной, хотя все расчеты были верны. Приходится все заново переделывать. Вера такого рода помогает ученому — она его предохраняет от излишних ошибок. Он проверяет себя постоянно. Так скажите, почему же этого вам не надо. Вы свободны от «проверки», вы ортодокс. Так поступают только фельдфебели, но фельдмаршалы уже думают, взвешивают и только после этого решают, ибо от них зависят судьбы народов. Не уподобляйтесь же фельдфебелю. Вот вам мой совет, хотя я и уверен, что он вам не пригодится! Другой же мой совет более конкретен: не губите молодых дарований, не пугайте мысль, даже если она ошибочна. Неверное отомрет без всякого вреда, а вот загубленная верная мысль государству обойдется очень дорого, Во многом мы уже отстали от Запада и будем дальше отставать, если учиним беспощадный контроль над научной мыслью, Это будет крахом! Неужели вы этого не понимаете? Мой собеседник, продолжал Петр Петрович, видимо был взволнован этим разговором. Он зажигал и тушил папиросу за папиросой и так надымил, что дышать стало нечем. Потом встал, начал ходить по комнате, раздумывая... Ш. — Да-с, наше положение трудное. Это верно. Запрещать мыслить — это, конечно, смешно. Но нарушать чистоту марксистского учения мы не можем. Поймите и меня Петр Петрович. Л. — Понимаю, но остаюсь при том мнении, что не вижу никаких противоречий между историческим материализмом и данными Чижевского. Просто-напросто, им открыт новый очень большой факт, явление статистического характера, явление чисто материалистическое, которое надлежит объяснить с ваших позиций, и это ваше дело — разобраться и разъяснить, но от открытого факта ни вам, ни вашим последователям отделаться не удастся. Этот факт — общий закон, касающийся всего человечества, а не какой-либо мелкий, частный случай, которым можно будет пренебречь! Это открытие стало известно во всем мире и советской науке придется его признать, если не сейчас, так через полвека. И это будет уже просто стыдно... Вас назовут доктринерами или ретроградами... Стоит ли доводить дело до такого нелепого конфликта, слыша укор потомков и пожертвовать талантливым ученым, который и в других областях проявил себя, как даровитый исследователь... Не понимаю, что вас так пугает в открытии Чижевского? Ш. — Ну, это-то очень просто. Если признать закон Чижевского верным, то значит рабочий класс может сидеть сложа руки, ничего не предпринимать и революция придет сама собой, когда захочет того солнышко! Это в корне противоречит нашим основным установкам. Это — неслыханный оппортунизм. Л. — Да разве учение Чижевского состоит в такой нелепице? Я знаю его диссертацию от первой до последней строчки, но никогда не мог бы, исходя из нее, прийти к такому, более чем странному выводу. Что вы, в самом деле? И при чем тут рабочий класс и ничегонеделание? Это, знаете ли, Шемякин суд, а не научная марксистская критика! Просто какой-то злодей вам втер очки и нацело вас дезинформировал... Ш. — Ну, а как-же? Л. — Я, по крайней мере, зная работу Чижевского не могу сделать выводов такого рода, какие делаете вы. Во первых, закон Чижевского есть закон чисто статистический и чисто физиологический. Он говорит о том, что максимальное число массовых народных движений в 70 странах за последние 2300 лет совпадает с максимумами солнечной деятельности. Минимум массовых движений совпадает с минимумом в солнцедеятельности. Это и все. Чижевский ничего не говорит, какие это массовые движения или какова их идеология — это для него безразлично — его интересует самый факт чисто физиологического характера. Отсюда вытекает его основной результат: функциональное состояние нервной системы у всех людей на Земле зависит в определенной степени от особого электрического или электромагнитного состояния Солнца. Это и все. А что из этого получится — революция, семейная ссора или кто-то умрет от паралича сердца — это Чижевского не интересует. Он устанавливает основной закон зависимости функционального состояния нервной системы у всех людей на Земле от «взрывов» на