Степном (1943 г.), 3-ем Украинском (1944-1945 гг.) фронтах (в том числе в Болгарии, Румынии и Венгрии). Многие месяцы в госпитале весной и летом 1945 г. он занимался квантово-механическими расчетами галогеновых соединений и углеводородов. А осенью 1945 г. на костылях, в военной форме, в орденах появился на факультете и, сколько можно быстро, сдал последовательно экзамены за оставшийся университетский курс. Экзаменаторы были снисходительны, тронуты его обликом и самим фактом возвращения с фронта. Сделанные им в госпитале расчеты после доработки он защитил в качестве дипломной работы. Настоящее, фундаментальное образование он получил в аспирантуре — особой аспирантуре Карповского Физико-химического института. Их там очень основательно учили. Нужно было сдать 10 трудных экзаменов по курсам, которые читали виднейшие специалисты страны и среди них проф. Я. К. Сыркин. В других главах я не раз обращался к этому времени. Было нам дано всего около двух лет для ощущений счастья Победы. Счастья сквозь слезы о погибших. Уже в 1947 г. вновь начала развертываться машина репрессий и опустился железный занавес. Массовые репрессии — аресты и расстрелы — возобновились в 1949 г. Интеллигенция была, по понятным причинам, основным объектом репрессий. Одна за другой проходили кампании по борьбе с «вражеской идеологией» в литературе, музыке, истории, биологии, языкознании, химии, физиологии. «Он был сначала солдатом (красноармейцем) (фото 6 июня 1942 г.), а потом стал боевым лейтенантом» (ноябрь 1944 г. Румыния, г. Тульча) Март 1945 г. Венгрия, оз. Балатон Июнь 1945 г. Веспреш, Венгрия В 1949 г. Л. А. уволили из Карповского Института и он нашел пристанище на кафедре Патофизиологии Центрального Института Усовершенствования Врачей (ЦИУ). Он был убежден в могуществе современной физики и считал, что на ее основе могут быть объяснены основные «механизмы» биологических процессов. Он попал в общество врачей и биологов, совсем не знакомых с современной физикой. Он думал, что в этом незнании причина медленного развития исследований биологических проблем. Такой проблемой была, в частности, способность гемоглобина в эритроцитах переносить кислород в кровотоке так, что при этом валентность железа не изменяется. Железо не окисляется, а лишь «оксигенируется» — кислород связывается невалентными связями с гемоглобином в легких и освобождается в периферических тканях. В небиологической физхимии такой процесс был неизвестен. Л. А. решил, что природа обратимой оксигенации гемоглобина может быть решена на основании квантово-механических представлений. Поэзия как фактор биологической эволюции Склонность к поэзии — «классовый» признак интеллигенции разных стран — древних Персии и Греции, Японии, Англии, Германии и, м. б., более прочих, — России. Поэзия становится общественным делом во времена социального напряжения - Россия в XIX веке, Россия на грани веков и, особенно, в начале XX века - времени войн и революций. В то время интеллигенты могли на память читать стихи много часов подряд. Перед войной образовался целый «пласт» молодых поэтов. Большинство из них погибли на фронтах. Не погибшие определили поэтический строй фронтовой лирики в послевоенных изданиях. Л. А. с юных лет сочинял стихи и изучал технику стихосложения. И пошел бы в поэты, не придумай он, как сказано выше, особый способ получения соды... Мне кажется, хорошо, что не пошел в «профессиональные поэты». Сколько бы мы тогда в нем потеряли. Ну, был бы еще один поэт военного поколения... Л. А. всю войну концентрировал свои впечатления в стихах. Эти «концентраты» помогали ему жить. Но после войны вихрь новых занятий и событий не позволил ему погрузиться в поэзию. Он, как это бывает, надеялся на просветы — «вот тогда... >. Но первая и единственная книга его стихов была издана нами — его окружением — к его 80-летию — он получил ее в подарок в день рождения 23 ноября 2001 г., находясь в Кардиологическом центре. Он оставался поэтом, но другая поэзия — красота лаконичных формул и парадоксов квантовой механики и термодинамики, биохимии, физики макромолекул, теории информации - почти не оставляла ему «валентностей» для собственной поэзии. Но он старался не пропустить появление новых стихов и новых поэтов — он чувствовал свою принадлежность к ним и был их тонким ценителем. Борьба с идеализмом и космополитизмом Итак, он под обстрелом тащил катушку с проводом, устанавливая телефонную связь, стрелял из пулемета, мерз в окопах, а отец в концлагере умирал от голода — некоторые лагеря просто перестали снабжать продовольствием... — война! Не до них... Вряд ли он тогда знал о судьбе отца. А если бы и знал. Это же — интеллигенты, они шли на войну, на защиту своей страны вне связи с личными обстоятельствами. Так поступало большинство представителей этой таксономической группы, представленных в книге - князь Андрей Трубецкой (глава 33), Владимир Эфроимсон (глава 31), Николай Перцов (глава 40), Роман Хесин (глава 35), Владимир Вехов (глава 40), Борис Кулаев (глава 35), Иосиф Рапопорт (глава 29) и Лев Блюменфельд в их числе. Но вот, День Победы! Закончен экстерном университетский курс. Интеллектуальные наслаждения на лекциях в аспирантуре. Досрочная защита в феврале 1948 г. кандидатской диссертации на тему «Электронные уровни и спектры поглощения углеводородов с сопряженными двойными связями и их производных». Родился сын - Александр. Увлекательная работа по исследованию соединений урана... Ему доверяли на войне, ему позволяли умереть, защищая страну. Но в 1949 г. вдруг лишили доверия в работе над секретной темой. Однако пропуск в Институт ему оставили — он еще имел возможность участвовать в «открытых» институтских семинарах. Пропуск отняли, когда он восстал против уничтожения науки — против бессмысленной идеологической критики квантовой механики. В августе 1948 г. прошла трагически знаменитая сессия ВАСХНИЛ (см главу 27). В июне 1951 г. состоялось «Совещание по теории строения химических соединений», посвященное борьбе с идеологическими нарушениями в этой теории (см. главу 38). Нарушения состояли в объяснении свойств ароматических углеводородов на основании квантово-механической теории «резонанса», предложенной великим ученым Лайнусом Полингом (Тогда его называли «Линус Паулинг»...). В этом объяснении специалисты по диалектическому материализму (диамату) усмотрели идеализм - речь шла о «резонансе» виртуальных структур. Виртуальных — значит их вроде бы и нет. Значит вы говорите о резонансе несуществующих структур — это явный идеализм! После Совещания было принято постановление ЦК КПСС, повелевающее осудить идеализм в теории строения химических соединений во всех партийных организациях страны — на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, в научных учреждениях, в сухопутных войсках, в эскадрильях и на кораблях. Сейчас это кажется странным сном. Но это было. В Карповский Институт для искоренения идеализма пришел представитель райкома партии. После его пламенной речи Л. А. попросил слова. Он нарисовал на доске одну, из двух возможных, формул бензола и спросил «Есть ли в ней идеализм?». Нет, в ней нет, сказал представитель. Тогда Л. А. нарисовал вторую структуру. В ней тоже не оказалось идеализма. Тогда Л. А. нарисовал знак « + » между двумя структурами — в этом, в суперпозиции структур, и состоит идея резонанса. Таким образом, заключил Л. А., идеализм заключен в этом знаке... Аудитория высоких профессионалов веселилась. Л. А. довольный эффектом ушел — у них с Ниной Николаевной были билеты в театр. На следующее утро его не пустили в институт — был аннулирован пропуск. Л. А. Блюменфельд — оппонент на защите моей диссертации 26 ноября 1956 г. Оксигенация гемоглобина В 1949 г. он оказался безработным. Время было серьезное. Вся страна боролась с «космополитами». Как удалось профессору Абраму Марковичу Чарному взять его на работу на руководимую им кафедру Патофизиологии ЦИУ - я не знаю. Думаю, это смогла сделать (преодолеть руководящие запреты) замечательная женщина — директор ЦИУ, профессор Вера Павловна Лебедева (см. главу 34). В 1951 г. и я оказался сотрудником ЦИУ. Об обстоятельствах этого «оказался» подробно рассказано в главах 17,34,39. Мы были в одном учреждении. Но кафедры ЦИУ размещались в разных зданиях города, и я очень удивился, когда увидел Л. А. в составе комиссии по технике безопасности, пришедшей выяснять, как мы работаем с радиоактивностью. У нас все это было секретно. На вопросы я отвечал смутно. Однако Л. А. понял, что лучевая нагрузка у меня очень большая. Я обрадовался собеседнику и рассказал о странных результатах своих опытов. Кто бы предсказал, что я буду иметь эту возможность далее, на протяжении ровно 50-ти лет... При исследовании оксигенации гемоглобина Л. А. пришлось входить в совершенно неизвестную ему ранее область знаний. Но он был убежден в могуществе физики и даже в превосходстве умственного склада представителей этой науки над прочими. Он говорил: «В результате исследований должен быть четкий ответ: „да' или „нет', а не „может быть', к чему склонны биологи»... Ему потребовалось много лет, чтобы несколько смягчиться и признать, что иногда даже ответ «может быть» представляет большую ценность. Он замечательно взялся за экспериментальную работу. У меня сохраняется один из его лабораторных журналов — как образец для подражания студентам. Все тщательно и детально записано. «Беру навеску (глюкозы) 350 мг. Торзионные весы. Растворяю в 350 мл дважды дистиллированной воды... определяю спектр - получил... рассчитываю концентрацию гемоглобина...» По журналу можно воспроизвести каждый шаг... При оксигенации — присоединении кислорода к гемоглобину, — изменяются магнитные свойства молекул. Это можно определить при помощи «магнитных весов» —