— Расторговалась сучка бубликами! Значит, так.

Эта фраза, произнесенная в полном затишье, снова выразила то, что все думали.

— Того и ожидать надо было, — добавил он сам после паузы с каким-то даже удовлетворением.

— Я с ним всю ночь на эту тему дискутировал и не дал бы, если б из института не приехали, — поднял вверх обе бумаги бухгалтер. — А раз приказ и само начальство в полном составе налицо, — что я могу сделать?

— Пошли за мной! — рявкнул Середа, расталкивая сбившихся в дверях баб. — Бухгалтер, кладовщик, старики, Евстигнеич и ты, Всеволод Сергеич, айда на собрание всего актива, какой в настоящее время в учхозе имеется.

— Девчата, уплотнитесь на один текущий момент, — донесся из коридора голос веселого зоотехника, — дайте дорогу молодежи!

— Представитель от комсомола? Ты? Не сбег, значит? Ну, в таком разе пропускайте его, женщины.

Дверь в директорское помещение была заперта увесистым замком, но тотчас же слетела с петель при первом напоре костистого плеча Середы. В комнате густо висел табачный перегар. Оголенная кровать ершилась клочками сена, торчавшими из дыр матраса. Два стула беспомощно валялись, скрестив замызганные ножки, третий был придвинут к столу, на котором в беспорядке лежали корки хлеба, огрызки соленых огурцов и обглоданные куриные кости. Между ними стояла откупоренная, но непочатая поллитровка в компании двух пустых, и кругом них разномастные стаканы и стопки. В углу — горка скомканной бумаги, из которой виднелись корешки томиков Ленина, а портрет его висел вкось, цепляясь за стенку одной уцелевшей кнопкой.

— Картина ясная, — Середа пропустил в дверь бухгалтера, Евстигнеевича, Брянцева и двух стариков-плугарей, отжал локтем хлынувших за ними баб, вытянув из них за плечо зоотехника, и приставил сорванную дверь на место. Брянцева вдавило, что после этого решительного жеста никто из толпы даже и не попытался проникнуть в комнату.

Комбайнер злобно смахнул со стола несколько корок, расчистил место и поставил на него стопку.

— Вот! Подходи теперь, получай зарплату за два месяца! — поднял он над головой непочатую бутылку. — Становись в порядке фактического старшинства. Пахари! Подходите первыми, вы всех нас старорежимнее.

На его предложение к столу подошел тот старик, что особенно сомневался в пригодности к работе изголодавшихся за зиму лошадей. Перемявшись с ноги на ногу, он принял протянутую ему Середой полную стопку, перекрестился и бережно вытянул ее мелкими глотками.

— Так… — одобрил внимательно следивший за прыжками его кадыка Середа. — Следующий!

— За кого ты, отец, Богу-то помолился? — подмигнул повеселевшему старику зоотехник,

— За нее, сынок, за советскую власть, — подморгнул в ответ старик, — за нее за самую.

— За здравие аль за упокой? — поинтересовался Евстигнеевич. — За здравие, годок, за здравие! — еще веселее заскрипел дед. — Пущай она себе укрепляется в каком ином месте, только к нам бы не ворочалась.

Выпили все, и последнему в очереди зоотехнику пришлось лишь полстопки.

— Ему и того достаточно, — солидно рассудил, похрустывая соленым огурцом, бухгалтер, — а то еще впадет в бытовое разложение.

— С этим покончено, Пал Палыч! — сбил на затылок свою кепку зоотехник: — Хочу — разлагаюсь, хочу — нет! И никто мне теперь «дела» не пришьет!

— Раскомсомолился, значит? Вали! А Пал Палыча теперь отцом Павлом зови. Или того подходящее — батюшкой. Да под благословение к нему учись подходить, — дернул его за вихор Середа.

— Внешнее обличье изменял по принуждению, но сана не снимал. На мне он и по сей день, — важно подтвердил сам бухгалтер, и никого, кроме Брянцева, это не удивило.

«Все они должно быть и раньше знали, — подумал он, — знали, а мне не говорили. Вот она, толща»…

— А я и обличья не менял. И в анкетах и словесно службу в конвое Его Величества подтверждал.

— Врешь, — толкнул в бок распрямившегося Середу зоотехник, — прежде ты кричал: «Николкина охрана», а теперь Его Величества конвой. Это, друг, тоже две больших разницы в политическом отношении.

— Ну, давайте переходить к делу, — свернул свой распущенный хвост Середа. — Значит, товарищи, — замялся и еще больше смутился он. — Или как это теперь нас называть: граждане, что ли? Значит, по сути момента. Мы есть сейчас, в общем и целом неорганизованная масса. Однако же, с другого пункта, на нас ответственность за скот и весь учхоз в целом. Говоря по сути дела — за одну ночь растащат. С городу придут и свои тоже постараются.

— Что верно, то верно, — пробасил бухгалтер, — какая власть ни установится, а спрос с нас будет. Так или не так? — обвел он глазами стоявших вокруг стола и сам за них ответил: — Так, правильно.

— Сторожить надо, — подтвердил кладовщик, — хотя бы у меня в магазине сейчас.

— Сторожба сторожбой — перебил его Евстигнеевич, — своего посту мы не покинем. Ни я, ни они, — указал он на Брянцева, — не в том корень вопроса.

— А в чем?

— А в том, что каждый кобель своим хозяином крепок, вот в чем. Хозяин в доме — и он на двор никого не пустит. А оставь его, примерно, в степи одного — он там и от малого мальчонки подвернет хвост. Хозяина надо. Власть.

— А где же ее взять, когда она вся начисто сбегла? — развел пухлыми ладонями кладовщик. — Вот придут немцы, — установят.

— Нет, ты на это не располагай. Хотя бы и придет немец, так сейчас спросит, кто здесь старший? С ним и говорить будет. Пастух к стаду во всех случаях требуется.

— Тебя тогда и пошлем с немцем разговаривать, раз ты такой сознательный. Или товарища ученого зоотехника. Он один из всей администрации в наличности.

— Мою кандидатуру снимаю, — разом отозвался тот. — Неизвестно еще, как с комсомолом дело обернется. Ты, комбайнер, тоже свой партбилет подальше засунь, а лучше того — в печку. — Не стращай бабу… она… видала, — ответил смачной поговоркой Середа.

— Самое подходящее, — возвел свои медвежьи глазки к потолку Евстигнеевич, — вот их в старшие назначить, — опустил он глаза на Брянцева, — они и в офицерах состояли и по-немецки говорить обучены.

«Откуда он все распознал, старый черт?» — спросил сам себя Брянцев, и Евстигнеич снова ответил на этот вопрос:

— Как человека снаружи не грязни, а он свое естество покажет. Видать, кем они были.

— Правильно! — громыхнул Середа. — Немцы офицерский чин уважают. Тов… — замялся он снова и снова, прорвав какую-то преграду, громогласно вытряхнул из груди: — господина Брянцева в старшие, в директора или, там, какой еще чин.

— Я, собственно говоря, человек города, пришлый, да и специальность моя иная… — начал обосновывать Брянцев свой отказ, но его прервал голос со двора. — Вот они! Вот они! От городу на машинах едут! Все видать: на трех машинах…

Все разом повалили на крыльцо. Кричала Анюта, первая из нескольких бежавших к конторе женщин. Рядом с нею, едва поспевая за ловкой, статной девушкой, подбрыкивал голыми ногами Молотилка, сын профорга. В загсе он был записан под чисто пролетарским рабочим именем Молот. В учхозе принял местный колорит — стал Молотилкой. В этот тревожный день мать забыла надеть ему штаны, но нехватка такой мелочи его не смущала. Добежав до крыльца, мальчишка схватил Анютку за юбку и выпалил с