ветру. Все старались тебя от них избавить, но ты непреклонно никого к ним и близко не подпускала.
– Надо же, теперь и я припоминаю. Я спала, завязав шарфом рот, чтобы моя гувернантка до них не добралась.
– Поэтому, когда мне ты позволила, я так удивился, что напрочь забыл об очках. Мы в тот день четыре зуба у тебя вытащили.
Анжелика согнулась от смеха.
– Слушай, дальше еще лучше: отец уронил очки твоей мамы и наступил на них, не успев надеть и понять, что это совсем не те. Один из немногих случаев, когда моя неуклюжесть ни на кого не навлекла неприятности. Ей-богу, просто чудесное завершение.
– Ну, одно я знаю наверняка: превратившись в старую каргу, я не позволю тебе выдернуть ни единого моего зуба.
– Договорились, – поднял мужчина чашку с кофе приветственным жестом. – И тем не менее, превратившись в выжившего из ума старикашку, я буду в восторге от твоей компании.
Анжелика с сияющими глазами ответила ему тем же движением, и Фредерик вдруг, чуть ли не впервые, осознал, как посчастливилось ему знать эту женщину почти с рождения. Иногда люди принимают лучшее в своей жизни как должное. Он никогда не понимал, чем обязан Пенни, пока несчастный случай все не изменил. И редко задумывался над важностью той роли, которую в его судьбе сыграла дружба Анжелики, особенно в трудном и нежном возрасте, когда он всецело пребывал под гнетом отца. Не задумывался до тех пор, пока его не начали переполнять чувства, ставящие эту дружбу под угрозу.
– Так, на чем мы остановились? – поставив чашку, Анжелика отыскала нужное место в дневнике. – Ага, вот. «
– Мы тогда гостили в Линдхерст-холле? – спросил Фредди, начиная уже и сам что-то припоминать. – На праздновании Пасхи в загородном доме герцогини?
– Точно. А вот теперь слушай: «
– Киприани? Это тот, кто помнит каждую вещь, прошедшую через его руки?
– Именно, – удовлетворенно кивнула Анжелика, закрывая дневник. – Торговец нынче отошел от дел, но сегодня утром я ему написала. Как знать, может, нас пригласят зайти.
– Ты просто чудо, – совершенно серьезно отозвался Фредди.
– Я такая, – зашуршала черными юбками Анжелика, поднимаясь. – Как видишь, моя часть договора выполнена – теперь очередь за тобой.
У Фредди вспотели ладони. Он боялся снова увидеть Анжелику обнаженной, и в то же время не мог дождаться, когда опять окажется в студии, и прекрасное женское тело вытянется перед ним, будто стол, полный яств – пир для человека, вынужденного голодать.
Даже когда художник анализировал цвет, текстуру и композицию, работая над картиной, его голову переполняли чувственные образы. Мечты, полные эротических видений с той самой поры, как Анжелика заговорила о портрете, приобрели теперь вызывающую беспокойство живость.
Фредди прокашлялся – тщетно, пришлось прокашляться еще раз.
– Полагаю, ты хочешь подняться в студию?
* * * * *
Студия была залита светом – слишком ярким, по мнению Анжелики. При таком освещении кожа будет излишне блестеть, а она в своих рисунках всегда отдавала предпочтение более натуральным тонам человеческой плоти.
В комнате стоял фотоаппарат – не Кодак №4, виденный ею раньше, а усовершенствованная студийная камера на деревянном штативе, с мехом для лучшей наводки на резкость и темным покрывалом.
– Зачем фотоаппарат? – спросила Анжелика, когда Фредди вошел после того, как она разделась и легла.
– Для тебя, наверное, просто каторга так долго позировать – я ведь медленно пишу. А если у меня будут фотографии, я смогу работать по ним, и тебе не придется дрожать здесь от холода.
– Но здесь не холодно, – в камине горел огонь, к тому же, Фредди поставил несколько жаровен. Ему должно быть тепло.
– Тем не менее.
– Но снимки не передают цвет!
– Пусть так, зато они передают тень и контраст, а оттенок твоей кожи мне известен, – ответил Фредди, исчезая под темным покрывалом.
Анжелику охватило разочарование. Этот портрет в обнаженном виде был попыткой заставить Фредди увидеть в ней женщину, а не просто друга. И Анжелика считала ее более-менее удавшейся – в проявочной мужчина так смотрел на нее, словно собирался поцеловать. Но как только художник получит фотографии, живая модель вообще будет не нужна ему в студии, и нагой позировать не потребуется.
– А если ты не додержишь или передержишь снимки?
– Что ты говоришь? – покрывало гасило звук его голоса.
– Вдруг фотографии не получатся?
– У меня с полдюжины пластинок, – вынырнул Фредди из-под камеры. – Хоть одна из них точно выйдет хорошо.
В следующее свое появление фотограф немного поднял вспышку, подвинул марлевый экран и поправил угол экрана из белого шелка на дальнем конце кровати.
Экран стоял всего в двух футах от края кровати. Подняв голову, Фредди уперся взглядом прямо в Анжелику.
Она нервно облизнула губы. Пальцы мужчины сильнее сжали ткань.
– Я собираюсь фотографировать, – объявил он. – Убедись, что ты лежишь в нужной позе.
Сердце Анжелики, возбужденной как близостью Фредди, так и его неподатливостью соблазну, бешено колотилось. Приоткрыв губы и учащенно дыша, она повернула голову и посмотрела прямо в нацеленный объектив камеры.
* * * * *
Элиссанда обратила внимание на странную реакцию тети только поздним вечером.
Утром она была слишком обрадована и ошеломлена, чтобы отнести безмолвие Рейчел на счет чего-то отличного от счастливого остолбенения. Сама Элиссанда прыгала, словно обезьяна – хотя издаваемые звуки больше походили на топот носорога – и плакала до тех пор, пока не похудела на пару фунтов.
Даже тетина просьба об лаудануме не возбудила в ней подозрения. Больная была еще слаба, а сегодняшние новости оказались чрезвычайно волнующими. Конечно, тете нужно время и отдых, чтобы справиться со всем этим.
Когда Рейчел уснула, Элиссанда немного посидела у кровати, держа больную за руку, приглаживая ей волосы и вознося благодарности за то, что тетя дожила до сегодняшнего дня, и впереди у нее еще годы и годы, чтобы радоваться жизни, свободной от призраков и страха.
Затем она отправилась искать маркиза, просто потому, что хотела видеть его – единственного своего союзника. И с кем же праздновать такой замечательный, триумфальный день, как не с мужем?
Но Вир уже ушел. Тогда Элиссанда удовлетворилась тем, что велела кучеру покатать ее по городу и, впервые с момента своего приезда, получила удовольствие от Лондона. Она понаблюдала за ездившей на велосипедах в парке молодежью, обошла все этажи универмага «Хэрродс» и провела столько времени в лавке Хэтчарда[51], что совершенно перепачкала книжной пылью перчатки.
