его слов. Только потом он сообразил, что Кери пытался растолковать ему принцип демократии: уважение личности — превыше всего.

Кери, видимо, постоянно твердил всем: «Вы — номер один», так что эти слова стали крылатым выражением в лагере. Пленные начали поговаривать, что в японской армии очень скверно обращаются с людьми. Понося армию, критикуя ее за варварские порядки, люди в лагере как бы пытались оправдать свой плен.

Ёсимуре все еще не удавалось обрести такое же душевное равновесие, какое отличало старожилов лагеря. Те день-деньской сражались в карты или в самодельные ханафуда [10]. Игра шла на сигареты. На кон ставились пять сигарет — дневной паек. Сдвинув раскладушки, они усаживались на них, скрестив ноги, в одних фундоси, а вечером, когда в палатках становилось темно, переселялись поближе к проволочной загородке и продолжали игру до поздней ночи уже при свете фонарей. Игроков окружала толпа болельщиков — время подъема и отхода ко сну не регламентировалось, — иногда от скуки к ним присоединялся и охранник, ходивший вокруг лагеря по ночам.

В свободное время пленные занимались разными поделками. У всех, кто мог двигаться, на ногах были самодельные сандалии или тэта; из бинтов и марли, полученной от австралийских солдат, все сшили себе дзюбан [11] и фундоси, увлеченно вырезали трубки из корневища кокосовой пальмы, вышивали для австралийских солдат носовые платки, рисовали их портреты, за что получали сигареты и другие подарки.

Разумеется, не все старались найти себе занятие. Да и здоровых людей, по правде говоря, в лагере было мало. Однако именно они задавали тон всей лагерной жизни. И самым заметным среди них был общительный и громкоголосый Исида. Его громкий смех разносился по всему лагерю. Исида отвечал за прием новеньких, Ёсимура и его друзья постоянно ощущали его заботу.

Раз в два-три дня в лагерь прибывали новички, когда один, а когда и целая группа. Исида давал им различные разъяснения, касающиеся жизни в лагере, а на поверке, на работе или в столовой подбадривал их: «А ну, подтянись! Хоть мы и не военные теперь, но должны держаться так, чтобы не было стыдно друг перед другом!» Эти замечания пленные воспринимали совершенно беззлобно.

Сын винодела в префектуре Н., Исида был призван в армию в тридцать девятом году — годом раньше, чем Ёсимура. Он служил в артиллерии. По-видимому, Исида не испытывал никаких угрызений совести от того, что попал в плен. Вечерами, когда делать было нечего, Ёсимура рано забирался в постель и молча лежал в темной палатке, изнемогая от духоты. И вдруг откуда-то доносился громкий смех Исиды. Казалось, там, где Исида, какая-то совсем другая жизнь. Почему этот Исида да и остальные разжиревшие в лагере старожилы так спокойно относятся к своему положению? Ведь даже если они вернутся в Японию, на них все равно останется навечно позорное клеймо. Они не смогут жить, как прежде. Нет, Ёсимура не мог понять этой беспечности!

Однажды пленным попал в руки журнал, который Кубо взял почитать у австралийского солдата. Всех заинтересовала фотография на первой странице, и вечером после ужина пленные долго не расходились, каждому хотелось взглянуть на фотографию.

— Вот это я понимаю! — громко сказал Исида. Поднявшись с лавки, он растолкал склонившихся над журналом людей. — Вот как надо встречать пленных солдат, черт возьми!

— Эй, дайте же и нам посмотреть! — просили толпившиеся позади, и вскоре журнал передали через головы в задние ряды.

— Пленных встречают, вернувшихся из Германии, — поясняли те, кто уже посмотрел журнал, передавая его из рук в руки.

Ёсимура увидел фото: корабль в сиднейском порту. Освобожденных из германского плена австралийских солдат встречают жены и матери. Толпа на причале машет им платками. Картина впечатляющая — пленных встречают, словно победителей.

— А у этих «волосатых» неплохие порядки! — сказал кто-то растроганно.

— Черт возьми! Вот бы нам там родиться.

— Еще чего!

— А как, ты считаешь, тебя будут встречать в Японии? Как преступников без роду и племени! Вот как! Думаешь, платочками махать будут? Как же! Дожидайся. Головы поднять не посмеешь, как сойдешь с корабля да по улице пойдешь. А мать и жена? Думаешь, они тебя пустят на порог?

— Ладно уж! Не каркай. Проиграем войну, ни пленных, ни солдат — ничего не будет.

Долго еще шумели «красные фуфайки» — обсуждали, что с ними будет, когда они вернутся домой. Вечером Ёсимура спросил у Такано, который спал рядом с ним:

— А что вы думаете об этой фотографии, господин фельдфебель?

— Что думаю? Гм…

— Мне так прямо завидно стало. Я считаю, что пленных народ должен встречать тепло. Вот как тех…

Ложиться спать было еще рано, но делать все равно нечего, и они улеглись на раскладушки. Ямада еще не вернулся — наверно, заболтался с кем-нибудь. В палатке стоял полумрак. При свете сторожевых фонарей, горящих высоко за проволокой, льющемся из окон столовой, кухни и канцелярии, с трудом различишь лицо собеседника.

— А правда ли это? — спросил вдруг задумчиво Каваи с другого конца палатки, приподнявшись на своей раскладушке. — Не пропаганда ли? Где это видано, чтобы пленных так приветствовали!

— Но там ясно было написано: «Пленные из Германии», — возразил Ёсимура.

— Это только «волосатые» могут позволить себе такое, — сказал тихо Такано.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ёсимура.

Такано помолчал немного, затем, не поднимая головы, заговорил:

— Они владеют всеми морями и океанами. Даже Австралия с населением всего семь миллионов человек имеет территорию, в несколько десятков раз большую, чем Япония. Кроме того, у нее еще есть подмандатные территории: Новая Гвинея, острова Бисмарка, Соломоновы острова. Вот такие богатые страны и выходят теперь победителями в войне. Они-то могут себе позволить кормить нас как на убой, могут себе позволить торжественно встречать пленных.

Ёсимура вспомнил вдруг надменное лицо поручика Симонса и понял, что хотел сказать Такано.

— Но если бы Япония победила в войне, — поспешно перебил он его, — она не стала бы так заботиться о пленных. Всем бы поотрубали головы. Не так ли?

Такано промолчал.

— Я начинаю думать, что в нашей армии сложился неправильный взгляд на пленных. Вот вы, я вижу, все еще мучаетесь оттого, что попали в плен. А у «волосатых» больше человечности. Им можно только позавидовать.

— Я понимаю тебя, — сказал Такано, — но, если встать на их точку зрения, нет никакого различия между теми, кто был схвачен, «не имея возможности оказать сопротивление», и теми, кто сам поднял руки. Тогда можно оправдать и тех, кто сдался в плен еще до поражения, просто потому, что бродил голодный по джунглям. Об этом ведь рассказывали Кубо и Исида.

— А что, ты считаешь, они не должны были сдаваться?

— Может быть, это и есть демократия, но, если бы в Японии придерживались таких взглядов, вряд ли мы смогли бы вести большую войну. Страна у нас маленькая, островная, ресурсов никаких, промышленность не развита. И все-таки эта отсталая страна вырвалась из тисков «волосатых» в эпоху Мэйдзи [12] и стала одной из трех сильнейших держав мира. А все потому, что в Японии господствовал суровый принцип: «Нет оружия — грызи зубами!» Это дух японской армии. Если бы мы, как «волосатые», чуть что сразу же поднимали бы руки, Япония давно бы уже проиграла войну.

— Так-то оно так… — промямлил Ёсимура и замолк. Такано тоже больше не произнес ни слова.

Обитатели соседней палатки, которые до этого распевали модные песенки, теперь как будто затихли. Из столовой доносился громкий смех. Ёсимура подумал, что с идеологической точки зрения тезис «Лучше смерть, чем позорный плен» имел определенный смысл. Нельзя было не согласиться, что огромным ресурсам противника необходимо было противопоставить силу духа солдат. Однако теперь ему хотелось