Ни один звук не прерывал тишины.

Скшетуский безмолвно стоял над рвом, подняв руки кверху, и все смотрел и смотрел, как-то странно покачивая головой. Татары остановили лошадей. Он слез, отыскал остаток сгоревшего моста, перешел по балке через ров и, сев на камень, лежавший среди майдана, начал озираться кругом, как человек, который, впервые увидев какое-либо место, желает ознакомиться с ним. Сознание его помутилось, но он не стонал, а, положив руки на колени, опустил голову и сидел неподвижно, точно заснул. Но он не спал, а как-то одеревенел; в голове его, вместо мыслей, носились только какие-то неясные образы. Сначала он видел перед собою Елену такой, какой она была, когда он прощался с нею перед отъездом, только лицо ее было покрыто мглой, так что он не мог различить ее черты Он хотел освободить ее из этой мглы, но не мог. Образ пропал. Вместо него возникли Чигиринский рынок, старый Зацвилиховский, наглое лицо Заглобы; Лицо это особенно спорно стоит перед его глазами, пока наконец его не сменяет мрачное лицо Гродицкого. Потом Скшетуский видел еще Кудак. пороги, битву на Хортице, Сечь, все путешествие и все приключения, вплоть до последнего дня, до этого последнего часа А дальше уже мрак, Он уже не сознавал, что с ним делается Ему смутно представляется, что он едет к Елене, в Разлоги, но у него не хватает сил, и вот он отдыхает на каком-то пепелище. Ой хочет встать и ехать дальше, но страшная слабость приковывает его к месту, ему кажется, будто к ногам привязаны стофунтовые гири.

Он все продолжал сидеть. Ночь проходила. Татары расположились на ночлег и, разложив огонек, начали жарить на нем куски конины. Затем, насытившись, легли спать на земле. Но не прошло и часа, как они вскочили на ноги.

Вдали послышался шум, похожий на топот многочисленной конницы, едущей рысью.

Татары поспешно привязали к шесту кусок белого полотна и подложили огня, чтобы их видели издали и приняли за мирных гонцов.

Топот, фырканье коней и бряцание сабель слышалось все ближе и ближе, и вот на дороге показался отряд конницы, который моментально окружил татар. Начались переговоры. Татары указали на сидевшего на холме человека, который, впрочем, и без того был отлично виден, так как прямо на него падал лунный свет. Татары сказали, что они сопровождают посла, а от кого, он сам лучше знает.

Предводитель отряда с несколькими товарищами подошел к холмику, но, взглянув в лицо сидевшего, протянул руки и воскликнул:

— Ведь это Скшетуский! Боже!

Поручик даже не пошевелился.

— Господин поручик, вы не узнаете меня? Я — Быховец… Что с вами?

Поручик молчал

— Да очнитесь, Бога ради! Эй! Товарищи, подите-ка сюда!

Действительно, это был Быховец, который шел в авангарде войск князя Иеремии.

Между тем подошли и другие полки. Весть о Скшетуском разнеслась по всем полкам, и все спешили приветствовать дорогого товарища. Маленький Володыевский, оба Слешинских, Дик. Орнишевский, Мигурский, Якубович, Ленц, Подбипента и много других офицеров бежали к нему. Но напрасно они обращались к нему, звали по имени, дергали за плечи и силились поднять его. — Скшетуский смотрел на них широко раскрытыми глазами и никого не узнавал, или, точнее, узнавал, но все они были для него теперь безразличны. Те, кто знали о его любви к Елене, а о ней знали почти все, вспомнили, где они находятся в настоящую минуту, и, взглянув на черное пепелище, сразу поняли все.

— Он помешался с горя! — шептал один

— Отчаяние отняло у него разум!

— Надо свести его к князю; может быть, он очнется, когда увидит его.

Лонгин в отчаянии ломал руки. Все окружили поручика и с сочувствием смотрели на него. Одни вытирали перчатками слезы, другие тяжело вздыхали. Вдруг из круга выделилась чья-то высокая фигура и, медленно подойдя к поручику, положила ему на голову руки.

Это был ксендз Муховецкий.

Все умолкли и опустились на колени, словно ожидая какого-то чуда; но ксендз не совершил никакого чуда, только, держа руки на голове Скшетуского, поднял глаза к небу, озаренному лунным сиянием, и громко Произнес

'Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя…')

Он остановился и, помолчав, повторил громче и торжественнее:

'Да будет воля Твоя…'

Воцарилось глубокое молчание

'Да будет воля Твоя…' — повторил ксендз в третий раз.

Тогда из уст Скшетуского вырвался крик невыразимого страдания, но вместе с тем и смирения:

'Яко на небеси и на земле…' — и рыцарь с рыданием бросился на землю.

Для выяснения того, что случилось в Разлогах, нам нужно вернуться к той ночи, когда Скшетуский Жендяна из Кудака к старой княгине с письмом, заключающим просьбу как можно скорее ехать вместе с Еленой в Лубны, под защиту князя Иеремии, так как каждую минуту может вспыхнуть война. Жендян, сев в чайку, которую Гродицкий отправлял из Кудака за порохом, пустился в путь; ехал он медленно, так как приходилось подниматься вверх по течению. Под Кременчугом он встретил войско, плывшее под предводительством Кшечовского и Барабаша, высланных гетманами против Хмельницкого. Жендян, увидев Барабаша, сейчас же рассказал ему, каким опасностям мог подвергнуться Скшетуский в Сечи, и просил старого полковника, чтобы тот при встрече с Хмельницким усиленно попросил бы последнего залосла. После этого он отправился дальше.

Жендян с людьми Гродицкого прибыл в Чигирин на рассвете. Здесь их сейчас же окружила казацкая стража, спрашивая, что они за люди.

Они ответили, что едут из Кудака, от Гродицкого, с письмом к гетманам. Однако, несмотря на это заявление, казаки потребовали старшину с чайки, а Жендяна повели к полковнику на допрос.

— К какому полковнику? — спросил старшина.

— К Лободе, — ответили сторожевые есаулы. — Великий гетман велел ему задерживать и допрашивать всех, проезжающих из Сечи в Чигирин.

Они пошли. Жендян шел смело, не думая ни о чем дурном, потому что видел, что здесь еще господствовала власть гетмана. Их привели в дом Желенского, близ 'Звонарного Угла', в квартиру полковника Лободы. Здесь им сказали, что полковник еще на рассвете уехал в Черкассы и что его заменяет подполковник. Им пришлось довольно долго ждать, но наконец дверь открылась и в комнату вошел ожидаемый подполковник

При виде его у Жендяна подогнулись колени.

Это был Богун.

Гетманская власть действительно еще распространялась на Чигирин, так как Лобода и Богун пока не перешли к Хмельницкому, а наоборот, держали сторону Польши; поэтому великий гетман и назначил им стоянку в Чигорине для его защиты.

Богун, сев за стол, начал расспрашивать приезжих.

Старшина с письмом Гродицкого ответил и за себя и за товарища. Оглядев письма, молодой подполковник начал заботливо расспрашивать, что видно и слышно в Кудаке; ему очевидно, очень хотелось узнать, для чего Гродицкий посылает людей и чайку к великому гетману. Старшина ничего не сумел ему