было тихо, собаки даже не залаяли. Большая луна обливала серебристым светом постройки. Из сада доносился запах вишневых и яблочных цветов; везде было так спокойно, ночь так очаровательна, что недоставало только звуков теорбана под окнами красавицы княжны.

В некоторых окнах светился еще огонь.

Два всадника подъехали к воротам.

— Кто там? — раздался голос ночного сторожа.

— Не узнаешь меня, Максим?

— А, это ваша милость! Слава Богу!

— На веки веков! Отворяй. Ну что у вас?

— Все хорошо. Да уж давно вы не были в Разлогах.

Ворота пронзительно заскрипели, через канаву перекинули мост, и всадники въехали на двор.

— Послушай, Максим, не запирай ворот и не подымай моста, мы сейчас поедем назад.

— Что это, ваша милость, приехали к нам точно за огнем?

— Да, за огнем… Привяжи лошадей к столбу.

Курцевичи еще не спали, а сидели за ужином в комнате, украшенной оружием и тянувшейся во всю ширину дома. При виде Богуна и Заглобы все вскочили. На лице княгини выразилось не только удивление, но неудовольствие и страх Из молодых князей было налицо только двое: Симеон и Николай.

— Богун! ты зачем? — спросила княгиня

— Приехал с поклоном к тебе, мать. Разве ты мне не рада?

— Рада-то рада, а все-таки удивляюсь, что ты приехал; я слыхала, что тебе поручено охранять Чигирин. А кого еще послал нам Господь?

— Это Заглоба, шляхтич и мой приятель!

— Очень вам рада, — сказала княгиня

— Очень вам рады, — повторили Симеон и Николай.

— Сударыня, незваный гость хуже татарина, — отозвался Заглоба, — но говорят тоже, кто хочет попасть в царство небесное, должен приютить странствующего, накормить голодного и напоить жаждущего.

— Так садитесь, кушайте и пейте, — сказала старая княгиня. — Спасибо, что приехали. Но тебя, Богун, я никак не ожидала; разве у тебя есть какое-нибудь дело?

— Может, и есть, — сказал протяжно атаман.

— Какое же? — тревожно спросила княгиня.

— Придет пора, поговорим… Дайте отдохнуть, мы прямо едем из Чигирина и ужасно устали.

— Видно, ты очень спешил к нам?

— А к кому же мне и спешить, как не к вам? А княжна здорова?

— Здорова, — сухо ответила княгиня.

— Хотелось бы повидаться с ней.

— Елена спит.

— Жаль, потому что я не долго останусь здесь.

— А куда же ты едешь?

— Да ведь война, матушка! Некогда. Гетманы каждую минуту могут отправить меня, в поле, а мне жаль бить запорожцев. Разве мы мало ездили с ними за турецким добром, не правда ли, князья? Плавали по морю, лили и пировали вместе, а теперь стали врагами.

Княгиня быстро взглянула на Богуна В голове ее мелькнула мысль, что Богун; намерен присоединиться к мятежникам и приехал разузнать намерения ее сыновей.

— А ты что же думаешь делать? — спросила она его.

— Я, матушка? Что ж, хоть и тяжело бить своих, да надо.

— Так и мы сделаем, — сказал Симеоа

— Хмельницкий — изменник! — прибавил Николай.

— Пусть погибнут изменники! — воскликнул Богун.

— Так-то все на свете, — продолжал он. — сегодня тебе человек приятель, а завтра — Иуда Никому нельзя верить.

— Только добрым людям, — сказала княгиня.

— Конечно, добрым людям можно верить. Поэтому-то я и верю вам, что вы добрые люди, а не изменники…

В голосе атамана было что-то до того страшное, что на минуту настало глубокое молчание Заглоба смотрел на княгиню, моргая здоровым глазом, а последняя устремила свой взор на атамана.

— Война не оживляет людей, а морит, — продолжал он, — вот почему я хотел повидаться с вами перед походом… Кто знает, вернусь ли я, а вы меня пожалеете, так как вы мои хорошие друзья, не правда ли?

— Бог видит, мы с детства тебя знаем.

— Ты наш брат, — прибавил Симеон.

— Вы хотя князья и шляхтичи, но не брезговали казаком, принимали его в своем доме… и обещали родную дочь. Вы ведь знали, что для казака без нее нет житья на этом свете, и смиловались над ним.

— Ну что говорить об этом, — сказала поспешно княгиня.

— Нет, матушка, надо говорить; вы мои благодетели, а я просил вот этого шляхтича, моего друга, чтобы он усыновил меня и дал мне свое имя, чтобы вам не было стыдно отдавать свою родную дочь за казака Он согласен на это, и мы будем хлопотать на сейме, а после войны я поклонюсь коронному гетману, который благоволит ко мне и вступится за меня; он ведь и Кшечовскому выхлопотал дворянскую грамоту.

— Помоги тебе Господь! — сказала княгиня.

— Спасибо вам, вы люди искренние. Но перед войной я хотел бы еще раз услышать от вас, что бы отдадите за меня Елену и сдержите ваше слово — вы ведь шляхта и князья

Атаман говорил медленно и торжественно, однако в голосе его звучали угроза и предостережение.

Старая княгиня взглянула на сыновей, а те на нее. Наступило молчание. Вдруг громко закричал сидевший на шесте сокол, за ним начали кричать и другие, а большой орел взмахнул крыльями и испустил клекот; дрова в печке погасли; в комнате сделалось темно и мрачно.

— Николай, прибавь огня, — сказала княгиня.

Молодой князь подбросил дров.

— Ну что же, обещаете? — спросил Богун.

— Мы должны спросить Елену.

— Пусть она говорит за себя, а вы за себя; обещаете ли?

— Обещаем, — сказала княгиня.

— Обещаем, — повторили князья

Богун вдруг встал и, обращаясь к Заглобе, громко сказал:

— Ну, господин Заглоба, поклонись и ты за эту девушку, может быть, и тебе пообещают ее.

— Что ты, казак, пьян, что ли? — крикнула княгиня

Вместо ответа Богун достал письмо Скшетуского и, подавая его Заглобе, сказал:

— Читай!

Заглоба взял письмо и начал читать; воцарилось гробовое молчание. Когда он кончил, Богун, скрестив на груди руки, спросил:

— Кому же вы отдаете девушку?

— Богун!

Голос атамана стал похожим на шипение змеи.