Но что еще важнее: они даже не имели обстоятельных сведений о нем. В королевском лагере до сих пор не знали, присоединился ли хан к Хмельницкому со всеми-войсками, или к казакам примкнул один только Тугай-бей с отрядом в несколько тысяч человек. Это был вопрос столь же важный, как жизнь или смерть. В крайнем случае, король мог бы попытать счастье и сразиться с одним Хмельницким, хотя и восставший гетман имел в своем распоряжении армию, в десять раз превышавшую королевское войско. Авторитет короля много значил в глазах казаков; быть может, даже больше, чем отряды всеобщего ополчения, состоявшие из недисциплинированных и не подготовленных к войне шляхтичей, — но если к Хмельницкому примкнул хан, то меряться с такой армией было немыслимо.

Между тем об этом носились самые разнообразные вести, но никто не знал наверно. Предусмотрительный Хмельницкий сосредоточил свою армию на незначительном пространстве и не посылал далеко ни казаков, ни татар, чтобы король не мог захватить кого-нибудь в плен и узнать необходимые сведения. Мятежный гетман хотел запереть частью своего войска умирающий уже Збараж, а затем со всей своей главной армией и всеми татарскими полчищами неожиданно напасть на короля, окружить его вместе с войском и выдать хану.

И вот теперь не без причины лицо короля было пасмурно, так как для монарха нет большей горечи, как сознание собственной слабости. Ян-Казимир прислонился к спинке кресла, опустил руку на стол и сказал, указывая на карту

— Все это ни к чему. Достаньте мне пленных, от которых можно было бы что-нибудь узнать.

— Я ничего большего и не желаю, — ответил Оссолинский.

— Вернулись ли разъезды?

— Вернулись, но ничего не привезли.

— Ни одного пленного?

— Захватили только несколько человек окрестных крестьян, которые ничего не знают.

— А господин Пэпка вернулся? Ведь это ловкий воин.

— Ваше величество, — проговорил Радзейовский, — господин Пэпка не вернулся и не вернется, так как он пал в стычке.

Настало минутное молчание. Король направил сумрачный взгляд на горящие свечи и стал барабанить пальцами по столу,

— Значит, вы ничего не можете мне посоветовать? — сказал он наконец.

— Ждать! — ответил канцлер.

Чело Яна-Казимира покрылось морщинами.

— Ждать! — повторил он, — а тем временем Вишневецкий с войском погибнет под Збаражем.

— Гарнизон еще некоторое время продержится. — небрежно заметил Радзейовский.

— Молчите, если вам нечего больше сказать.

— Я, ваше величество, мог бы дать совет.

— Какой?

— Послать кого-нибудь под Збараж, будто бы для переговоров с Хмельницким. Посол убедится, там ли хан и, вернувшись, сообщит нам о положении дел.

— Это невозможно, — сказал король. — Теперь, когда мы объявили Хмельницкого бунтовщиком и назначили награду за его голову, а запорожским гетманом назначили Забуского, нам не подобает вступать в переговоры с Хмельницким.

— В таком случае отправить послов к хану, — проговорил Радзейовский.

Король вопросительно взглянул на канцлера, который поднял на него свои голубые строгие глаза и после минутного размышления сказал:

— Совет был бы хорош, но Хмельницкий, наверно, задержит посла — и все это ни к чему не приведет.

Ян-Казимир махнул рукой.

— Я вижу, — медленно промолвил он, — что у вас нет в виду никакого способа, а потому, скажу вам свой. Я прикажу протрубить поход и двинуть со всем войском под Збараж. Да будет воля Божья! Там мы узнаем, есть ли хан или его нет.

Канцлер знал неудержимую отвагу короля и не сомневался, что он готов это сделать. С другой стороны, ему было известно, что если король что-нибудь задумает, то никакие уговоры не помогут. Ввиду этого Оссолинский сразу не противился, даже одобрил мысль, но советовал не спешить, говорил, что это можно сделать завтра или послезавтра, а тем временем могут прийти благоприятные вести. Каждый лишний день будет усиливать замешательство черни, истомленной поражениями под Збаражем и тревожимой вестями о приближении короля. Мятеж может растаять от обаяния одного имени короля, как снег от лучей солнца, но на это надо время. Король держит в своих руках спасение всей Польши и потому не должен подвергать себя опасности, тем более что в случае несчастья збаражские войска неминуемо погибнут.

— Делайте, что хотите, лишь бы завтра у меня были необходимые сведения.

И опять воцарилось молчание. Луна осветила своими лучами окно.

— Который час? — спросил король.

— Скоро полночь, — ответил Радзейовский.

— Я не буду спать эту ночь. Объеду лагерь, и вы поедете со мной. Где Убальд и Арцишевский?

— В лагере. Я пойду и скажу, чтобы привели лошадей, — сказал Радзейовский.

И он приблизился к дверям. Внезапно в сенях послышалось какое-то движение, оживленный разговор, отголоски торопливых шагов, потом двери раскрылись, и в комнату, запыхавшись, вошел придворный Тизенгэуз.

— Ваше величество! — воскликнул он. — Прибыл офицер из Збаража.

Король порывисто встал с кресла, канцлер тоже, и у обоих вырвался возглас:

— Не может быть!

— Прибыл, ваше величество, он стоит в сенях.

— Давайте его сюда! — воскликнул король, хлопнув в ладоши. — Ради Бога, ведите его.

Тизенгауз исчез, и через минуту вместо него на пороге появилась какая-то высокая фигура.

— Подойдите ближе, — сказал король, — ближе! Мы рады вас видеть!

Офицер подошел к самому столу, и при виде его король, канцлер и Радзейовский отступили в изумлении. Перед ними стоял какой-то страшный человек, чуть ли не призрак; изодранная одежда еле закрывала его исхудалое тело, лицо было посиневшим, запачканным кровью и грязью, глаза горели лихорадочным огнем, черная всклокоченная борода спускалась на грудь; от него шел трупный запах, а ноги его до такой степени дрожали, что он должен был опереться на стол.

Король и его приближенные смотрели на прибывшего широко раскрытыми глазами. В эту минуту распахнулись двери и в залу вошли разные должностные лица и военачальники: генералы Убальд, Арцишевский, литовский подканцлер Синега и другие. Все Стали за королем и с удивлением смотрели на офицера. Король спросил:

— Кто ты?

Прибывший раскрыл рот, хотел говорить, но судорога свела челюсти, подбородок задрожал, и воин лишь с трудом прошептал.

— Из… Збаража.

— Дайте ему вина! — раздался чей-то голос.

В одно мгновение ему подали кубок вина, который прибывший выпил с усилием. Канцлер скинул с себя мантию и покрыл ею офицера.

— Теперь можешь говорить? — через некоторое время спросил король.

— Могу, — уже более твердым голосом ответил рыцарь.

— Кто ты такой?

— Ян Скшетуский… гусарский поручик.

— Из какого отряда?

— Русского воеводы.

По зале пронесся шепот.

— Что слышно у вас? Что слышно? с лихорадочной поспешностью спрашивал король.