Следовательно, вопрос «в чем смысл жизни» имеет смысл, состоящий, по крайней мере в том, чтобы запустить двигатель мысли. Правда, и любой другой вопрос подходит для этого ничуть не хуже, так что придется признать, что пока мы не слишком продвинулись.
Изменим теперь условия игры на противоположные: запишем наш глубокомысленный вопрос на листочке и начнем просматривать какой-нибудь альбом художественных фотографий. Возможно, нам попадется тянущийся к солнцу росток, балерина на сцене, стоптанные крестьянские башмаки, от которых исходит немотствующий зов земли и другие благоглупости того же рода, провоцирующие РЛЛ+. Но вот мы, наконец, наталкиваемся на изображение голой задницы, проскакивает искра просветления и мы мысленно произносим: есть контакт! Подобная практика давно уже была открыта чаньскими и дзенскими наставниками — судя по всему им не оставалось другого выхода, эти достойные мужи были буквально загнаны в угол. Можно представить себе как достали их бесконечные вопросы типа «что такое Булла?» и «как обрести просветление?» — уж во всяком случае не меньше, чем их сегодняшние аналоги насчет «горения», «высокой духовности» и «мучительных поисков смысла». Ответственный наставник, чтобы предотвратить подступающую самопрофанацию духовной практики вынужден был отвечать «Будда — это дыра в отхожем месте» или прибегать к помощи ударов палкой и подзатыльникам. Ибо, поддавшись искушению ответить на дурацкий вопрос выспренно, например, «истина — это высокое служение людям», ты совершаешь, тем самым, тройное предательство — себя, духовной практики и самой истины.
Теперь тех наставников уже нет, и если ты назвался мудрецом, если смирился с этим публичным вердиктом — будь добр, побегай за брошенной палочкой. Но совершая эти челночные рейды, можно все же прийти к универсальному простенькому обобщению, которое гласит: смысл в другом. Не бог весть что, конечно, однако попытки ответить на вопрос «что есть истина?» не дают и такого сухого остатка; мы вообще видим, что дело здесь не в содержании. Об этом же говорит и Делез: «Вот почему прежде, чем выражать смысл в инфинитивной и причастной форме (быть белым снегом, будучи белизной снега), желательно выразить его в вопросительной форме. Ведь вопросительная форма понятна на основе уже готового решения, или решения, которое остается только отыскать; эта форма всего лишь нейтрализованный двойник ответа, которым уже кто-то обладает». Отсюда попросту следует, что поддерживать игру, принимать в ней участие важнее, чем отыскать палочку, которую забросили, а теперь, на всякий случай, делают вид, что ее потеряли. Сама отсылка м создаваемая ею серия являются инфраструктурами смысла. То есть, они задают пространство, в котором встречаются или, можно сказать, обитают смыслы. Причем, «смыслы» не являются единственными обитателями этой зоны, в которой мы привычно мыслим; они всего лишь аборигены, и этого достаточно, чтобы осмысление имело характер всеобщности. Смыслоимитаторы тоже принимаются в качестве носителей смысла, если соблюдена хотя бы элементарная маскировка, если есть хотя бы желание выдать нечто за смысл.
Бессмыслица в таких случаях носит характер преднамеренности: выход из зоны стабильного осмысления требует некоторого дополнительного усилия. Весьма плодотворной представляется попытка Делеза отделить друг от друга различные виды бессмыслицы, в частности, речь идет о противопоставлении «нонсенса» и «абсурда». Пока еще никто всерьез не пытался продумать мысль о внутренних различиях небытия. Не исключено, что различия между некоторыми видами небытия более радикальны, чем отличие небытия от сущего…Примерно в этом духе Жиль Делез и рассматривает тезис, что бессмыслица бессмыслице рознь (очень важный для понимания природы «вечных пустых вопросов»).
Так, нонсенс, встречается там, где, вообще говоря, полагается быть смыслу, но поскольку все условия не выполнены, происходит сбой и осмысленность пропадает. Например, смысл приходится искать не в другом слове, а «в этом самом», в результате чего и рождается уродец, скажем, знаменитый Бармаглот Льюиса Кэролла. По привычке мы как бы говорим про себя: Бармаглот это…и тут характерный жест бросания, отсылки, не срабатывает, посыл возвращается и приходится признать: Бармаглот это Бармаглот. Смысл слова в нем самом, стало быть, смысла нет, а есть нонсенс. Запрещенная автореференция в зоне осмысленного, где слова отсылают друг к другу за смыслом.
Абсурд же возникает там, где смыслы вообще не водятся и куда основной процесс мышления (осмысление) совершает незаконное проникновение. Например, абсурдной была бы попытка икать со смыслом, абсурден вопрос «что значит голубизна его глаз?» Если трансцендентное применение разума, согласно Канту порождает парадоксы, то трансцендентное применение процедуры осмысления порождает фигуры абсурда (допустим, мы согласимся различать абсурд и нонсенс так, как это делает Делез). Существует имманентное смысловое поле, которое объединяет всех мыслящих. Сопричастность, принадлежность к этому полю не означает непременного понимания чего-либо в одном и том же смысле, оно просто означает, что смысл есть и есть стремление к нему. Этого, однако, достаточно для того, чтобы степень однородности «всего осмысленного» превышало уровень простой умопостигаемости мира.
В то же время не существует «поля абсурда» аналогичного смысловому полю. И абсурд, и нонсенс всякий раз возникают в виде отдельных сингулярностей (когда нонсенс теряет свой сингулярный характер он становится неким смыслом), тем не менее, под воздействием абсурда на обратной смысловой стороне появляются «странные зоны». Сейчас нас интересует одна из них, напрямую связанная с вопросом «в чем смысл жизни?» и окружающими его высокопарными сентенциями. Сам по себе этот вопрос не является ни сингулярной точкой абсурда, ни замкнутой серией нонсенса, = он, безусловно относится к смысловому полю, и притом к категории «вечных» вопросов. Но странная зона, несомненно, возникает, что указывает на скрытую работу обессмысливания, проделанную культурой и требует проверить на причастность обессмысливающие практики.
Слова-кошельки (наподобие Бармаглота), которые Делез рассматривает как наиболее характерные образцы нонсенса вроде бы не причем — но некоторые общие черты создаваемой зоны странности имеются, и мы к ним еще вернемся. Трансцендентное применение осмысляющей процедуры, приводящее к производству абсурда тоже как будто бы не касается нашего случая; все трудности ответа на вопрос «В чем смысл жизни?» несколько иного рода, чем при ответе на вопрос «В чем смысл того, что ты заблевал весь пол в моей комнате?» Однако, ошарашивающий, и, одновременно «оглупляющий» эффект присутствует: общность эмоционального фона позволяет предположить, что смысл жизни, на полном серьезе выражаемый в одном или нескольких предложениях, включается в странную зону абсурдного обессмысливания.
Рассмотрим игру, популярную у подростков младшего и среднего школьного возраста (сейчас их называют тинейджерами). В этой игре задающий вопрос (точнее, выдвигающий требование) оказывается в положении мучителя, а рискующий отвечать — в положении жертвы. Ситуация развивается примерно так:
— Скажи «верёвка»!
— Зачем?
— Просто скажи. Увидишь.
— Веревка…
— Твоя мать воровка!
Ловушка сработала, мучитель торжествует, жертва испытывает досаду и возмущение, окружающие смеются. Дразнилка имеет много куплетов, касающихся чуть ли не всех родственников подопытного (скажи «окурок»!..твой отец придурок! И так далее.). Странным образом эта детская игра обнаруживает структурную близость с тестом на РЛЛ. В частности, единственный достойный выход состоит в том, чтобы не отвечать, отвергнуть условия мучителя. Но главное, эта детская дразнилка не исчезает вместе с окончанием подросткового возраста, она лишь маскируется и совершенствуется, ее аналоги (ее жало) обнаруживается в целом классе языковых игр. Когда вместо требования «скажи веревка» нас спрашивают «скажи, в чем смысл жизни?» срабатывает дразнилка в квадрате. Ибо, с одной стороны, известно, что ничего хорошего из попытки ответа не получится (посмеются, пожмут плечами, тяжело вздохнут или отнесутся снисходительно). С другой стороны, возникает имманентная принудительность языковой игры, сила, которой против своей воли вынуждены были повиноваться собеседники Сократа. Кроме того, не все поддерживают ироническую дистанцию, некоторые слушают, раскрыв рот — они-то более всего и настораживают человека, находящегося в состоянии интеллектуальной вменяемости.
Предпринимается попытка избежать абсурда, обратившись к нонсенсу — то есть отказаться искать смысл в чем-то другом (а значит вообще искать смысл), пытаясь, вместо этого запрягать Бармаглота. Мы получаем набор характерных тавтологий: «спорт есть спорт», «на войне как на войне» и т. д. С помощью
